Друзья поневоле
Шрифт:
– Хорошо, дядя Сафрон, я пошел. Перекусить надо да собираться, – промолвил Гардан. Сафрон не понял, куда собираться, потом вспомнил, что Гарданка решил податься до своих, и успокоился.
Гардан плотно позавтракал гречневой кашей, рыбой и квасом, захватил краюху хлеба да вяленую воблу, засунул за пояс под рубаху короткий кинжал, оделся под ливонского парня на посылках и вышел на улицу. Вид у него был решительный, лицо закаменело. Он поглядел на солнце, повернулся лицом на юг и зашептал молитву, надеясь, что она долетит до Мекки и будет услышана Аллахом.
Гардан спустился к
Оглядываясь на противоположный берег, Гардан правил к наименее оживленному месту у причалов. На середине реки он остановился, вынул из кармана лист бумаги, украденный у Сафрона, и гусиное перо с глиняной посудинкой для чернил.
Склонив голову, он усердно принялся писать русскими буквами какую-то несуразицу. Русской грамоте он не обучался и писал просто буквы, складывая их в какие-то невообразимые слова, прочитать которые не смог бы и знаменитый книгочей. Это Гардана не волновало.
Закончив писать, он выбросил в воду принадлежности, уже ненужные ему, спрятал бумагу за пазуху и взялся за весла.
Причалив, Гардан неторопливо, иногда озираясь по сторонам, вылез на пристань и зашагал к воротам в город. Местные не обратили внимания на парня, приняв его за своего, а сам Гардан не лез на рожон. Не прошло и часа, как он стоял перед вывеской с петухом. Лавка была открыта, покупатель вяло торговался с кем-то в глубине помещения.
Гардан подождал, когда покупатель покинет лавку, подошел ближе и заглянул внутрь. Он увидел приказчика и самого купца Миттенхаузена.
Довольно непринужденно зайдя внутрь, Гарданка, зная в лицо этого купца, сразу же обратился к нему:
– Герр Миттенхаузен, я от своего хозяина, купца Послушникова Сосипатра Нилыча. Писулька есть от него, и на словах кое-что передать велено, ферштейн?
– О, Послушкин! Заходи, дай папир!
Гардан многозначительно глянул на приказчика, и Миттенхаузен с пониманием хмыкнул и сделал головой кивок в глубь лавки, приглашая следовать за собой. Гардан поклонился и поспешил выполнить приглашение.
Темным коридорчиком, по правой стороне которого виднелись двери в подклети с товаром, они прошлепали по кирпичному полу. Купец толкнул тяжелую дверь, пригнулся и вошел в комнату, уставленную шкафами и полками с наваленными на них книгами в потрепанных переплетах.
– Давай папир, – протянул он руку, усаживаясь за стол, где лежали бумаги и образцы товара.
Гардан торопливо полез за пазуху, достал бумагу и протянул купцу, одновременно озирая помещение. Одно окно, забранное чугунной решеткой, низкий сводчатый потолок, толстая дубовая дверь, которую Гардан предусмотрительно плотно прикрыл. Было здесь довольно чисто, но пахло сыростью и чем-то затхлым.
Миттенхаузен развернул бумагу, поглядел, с недоумением повертел ее в руках и вопросительно оглядел Гардана. Тот с готовностью зашел за спинку стула, будто бы намереваясь помочь разобраться в писанине.
– Что, что
Гардан молча быстро выхватил из кармана тонкий шнурок, свитый из конских волос, и накинул его на шею купца, мгновенно натянув его на себя. Купец встрепенулся, руки судорожно зацарапали по шее, силясь освободиться от петли, изо рта вырвались хрипы. Он весь затрясся, задвигал ногами и руками. Гардан все тянул изо всех сил, боясь только отпустить натяжение и тем погубить себя. Он видел, как покраснели шея и бритая щека, и продолжал натягивать шнур, покрываясь потом от напряжения и страха. И он действительно боялся. Он в чужом непривычном городе, где не станут разбираться в случившемся, и потому надо действовать наверняка и быстро.
Тяжелую тушу ливонца было нелегко удержать, особенно когда тот почувствовал приближение смерти. Но и Гардан призвал на помощь всю свою ловкость и силу, зная, что долго бороться купец не сможет. Так вскоре и случилось. Миттенхаузен перестал сопротивляться и лишь хрипел да сучил ногами, руки его так и остались у шеи, он не сумел протиснуть пальцы под шнурок. Подождав еще немного, Гардан чуть ослабил петлю. Ливонец задышал трудно и со свистом. Пот градом катился по его лицу, волосы на голове уже были мокрыми. Гардан сказал, с трудом переводя дыхание, но крепко удерживая шнурок:
– Говори, пес, где Петька, Сафронов сын! Говори тотчас, не то придушу окончательно!
– Мой… мой не знай! – пролепетал ливонец, с трудом ворочая языком.
Гардан тотчас прибавил сил, и петля опять затянулась на шее. Миттенхаузен отчаянно задергался, силясь освободиться, и Гардан испугался, что тому это удастся. Однако у немца сил хватило ненадолго. Опять затихнув, купец обмяк, и Гардан второй раз чуть ослабил петлю. С трудом восстановив дыхание, Миттенхаузен застонал.
– Где Петька?! – снова заговорил Гардан, пытаясь придать своему голосу нотки мужественности.
– Отку… Знай, знай, сказать!.. – зашипел ливонец, почувствовав на шее силу петли. – Все знай, все сказать! Пусти!..
– Говори, и не вздумай хитрить. Если что, жить тебе осталось миг!
– Питер у орденских ливонцев. Его взять у меня…
Петля немного натянулась, мешая говорить. Купец опять застонал:
– Все, все! Мой говори. Филькенштейн – так имя человек, где есть Питер…
– Где тот дом? И где его держат? Отвечай!
– Ворота вест, на заход солнце. Драй этаж, там один такой хауз, в подвал Питер идти.
– Понятно. Коли жить хочешь, то помалкивай и давай деньги. Да поживей и побольше, не то… Как они у вас зовутся? Артиги? Вот давай мне мешок артигов, и ты получишь свою жизнь, но учти – не стоит трепыхаться. Ферштейн?
– Ферштейн, ферштейн! Я быстро дай артиги, отпускай момент.
Гардан отпустил петлю, вытащил кинжал и, пока купец приходил в себя, держал острие у самого горла. Миттенхаузен таращил глаза, полные ужаса, краска схлынула с его лица, оно теперь было белое, покрытое каплями пота. Его белый воротник превратился в грязную тряпку, и весь респектабельный купец выглядел жалким и ничтожным в лапах страха и ужаса.