Друзья Высоцкого
Шрифт:
Я – экспонат перестройки. Долго сидел в тюрьме, три пятилетки был невыездным и очень хорошо себя чувствовал. Но советскому правительству понадобились учебные пособия, и… оно подарило мне поездки в четыре капиталистические страны… Вы, друзья мои, должны понять, как трудно мне будет возвращаться в социализм… Я сейчас могу снимать все, что захочу, меня везде приглашают… Но я уже – «Травиата» в четвертом действии».
Действительно, Параджанова завалили самыми заманчивыми проектами. В Голливуде ему предлагали снимать «Песнь о Гайавате», в Германии – «Доктора Фауста», а итальянцы – «Божественную комедию». «Я мало снимал, – предчувствуя свой скорый уход, сожалел Параджанов. – В моих
В одном из тех шкафов лежал сценарий «Дремлющий фонтан» по мотивам пушкинского «Бахчисарайского фонтана». Он рисовал не мир Пушкина, Лермонтова, Андерсена – он рисовал свой мир, в котором живут Пушкин, Лермонтов, Андерсен, «экранизируя» не произведение, но само творчество. Одинокий Пушкин, незримый для зевак, бродил по развалинам Бахчисарая. Сумрачный Лермонтов догонял в ледяном горном потоке бурое перо орла. Андерсен не сидел за столом, задумчиво устремив взор во вдохновенное небытие, как несостоявшийся параджановский Карл Маркс, а вышагивал по родному городу Оденсу, населенному его же героями, такими, как Оле-Лукойе.
Еще в заключении Параджанов написал новеллу «Король Лир», которую считал готовой заявкой на сценарий. Он переселил шекспировских героев – отца и трех его дочерей – в современный мир. Герой – председатель колхоза строит дом для дочерей, но позже предстает перед судом как расхититель. И дочери обвиняют его в воровстве. «В колонии он был молчаливый, он был сдержанный и благородный, – писал Параджанов. – Но трагедию испытывал колоссальную: к нему никто не ходил на зону. Он отказывался от свиданий, от бандеролей, от всего…» А когда отец вышел из тюрьмы, дочери отвернулись от него. Кроме самой младшей – Корделии.
Посвящая друзей в свои творческие планы, Сергей Иосифович ясно видел: «Удивительный материал для сценария! Удивительный, типичный для Украины! Жестокость дочерей! И время! Время!..»
Его подкосила смерть любимой сестры Анны. Через несколько месяцев у него самого обнаружили рак. Параджанова доставили в Москву, положили в Пироговку, сделали операцию, удалили легкое, но состояние художника не улучшалось. Друзья посоветовали ему известную клинику в Париже (три года назад в ней лежал Андрей Тарковский). Армянская диаспора прислала за ним спецсамолет. Но курс лечения, проведенный лучшими французскими специалистами, Параджанову не помог. Он впал в беспамятство, биологическая жизнь поддерживалась искусственно. 17 июля 1990 года Параджанова привезли в Ереван, где спустя три дня он скончался. Сергея Иосифовича погребли в пантеоне гениев армянского духа, рядом с Арамом Хачатуряном, Вильямом Сарояном, Фрунзиком Мкртчяном и другими тенями… незабытых предков.
Как считала Белла Ахмадулина, «он был виноват в том, что свободен». Могучая параджановская фигура всегда была окутана слухами, легендами и догадками. Очень возможно, что часть этих былей и небылиц была плодом вымысла самого веселого и неуемного героя. Благо необузданные, невероятные фантазии, омытые слезами, были сутью этого человека. Он был судьбоиспытателем. Величайшим произведением Мастера стала его биография – праздник длиною в жизнь.
«В НАС БЫЛО, ЗНАЧИТ, ЗОЛОТО, БРАТВА…»
Вадим Туманов
– …Вадим, вот Ганди говорил, что каждый приличный человек должен посидеть в тюрьме. Он прав, как думаешь? – Высоцкий внимательно смотрел на своего собеседника.
– Ты меня извини, Володь, но твой Ганди чушь спорол: человек вообще не должен сидеть! – возмутился Туманов. – Вот я помню, как меня в шахте чуть не завалило… Значит,
– За что же двадцать пять давали?
– Знаешь, Солженицын в своей книге старый анекдот пересказывал. Но неправильно. Там у человека спрашивают, какой срок мотает. «Четвертак», – отвечает. «За что?» – «Ни за что». – «Врешь, ни за что десять лет дают».
На самом деле анекдот по-другому несколько иначе звучал. Человеку четыре года дали, он говорит – ни за что. На это ему знающие люди объясняют: бродяга, за ни за что десятку дают!..
А двадцать пять лет – срок, конечно, отчаянный…
«А мы пошли за так на четвертак, за ради Бога,В обход и напролом, и просто пылью по лучу.К каким порогам приведет дорога?В какую пропасть напоследок прокричу?..»Эти слова рефреном звучали в песне Высоцкого, посвященной Вадиму Туманову.
«С четырнадцати лет я рос комсомольцем, принимал на веру идейные постулаты, какие моему поколению давала школа, доступные нам книги, окружающая среда, – рассказывал Вадим Иванович. – Я слышал о существовании другой жизни, в которой арестовывают людей, увозят в лагеря. И хотя среди них оказывались наши знакомые, у меня не было и малейшего представления о глубине пропасти, которая разделяет страну ударных пятилеток и страну лагерей. Я не задавал себе вопросов, не мучился сомнениями. Мир казался предельно ясным. Мы были готовы умереть за власть Советов. Нам и придется за нее умирать, но совсем не при тех обстоятельствах, которые мы воображали в своей наивной и глупой юности…»
Он был обыкновенным парнем. Рвался на фронт, попал во флот. Мечтал стать капитаном дальнего плавания, уже был третьим помощником капитана, когда в 1948 году с него сорвали шевроны и кокарду с мичманки и бросили в камеру, обвинив по печально известной 58-й статье. На следствии и суде вспомнили множество прегрешений – и старую драку, в ходе которой пострадал огромный портрет товарища Сталина, и увлечение Есениным, и насмешки над Маяковским, и восхищение увиденным в американских портах, и коллекцию пластинок с песнями Александра Вертинского, и то, что в Дайрене ездил на рикшах, подрывая основы пролетарского интернационализма, и пр. Словом, набрался целый букет на восемь лет лагерей.
В Ванинском порту толпу осужденных прикладами и пинками быстро загнали в трюмы «Феликса Дзержинского». Пароход дал прощальный гудок и отправился по привычному маршруту на Колыму. Идею захватить судно и уйти к острову Хоккайдо или к берегам Калифорнии предложили фронтовые офицеры и моряки-дальневосточники. В том числе и Вадим Туманов. Но среди зэков нашелся стукач и продал заговорщиков. Конвой предупредил: при первой же попытке мятеж будет задавлен паром, пущенным в трюм: сварим живьем! Бунтовщики смирились.