Друзья
Шрифт:
Сжав тонкие губы, Виктор соображал:
– Правильно!
– Надо было ему сразу сказать. Как же ты так, Андрей?
– Тише!
– Он не должен, он не имеет права.
Мелькнула последняя платформа, шофер задом попятился в машину. Осторожно переехали пути, и тут он прибавил газ, погнал по грейдеру. Белая известковая пыль вихрилась позади, в глаза – красный свет заходящего солнца. Он блестел снизу на провисших в воздухе телеграфных проводах. Сквозь рокотание шин по щебенке Андрей слышал за спиной Зинин шелестящий взволнованный
Развилка. На станцию вправо, в город прямо. Андрей положил руку на локоть шофера.
– Шеф, прямо.
– Что-о?
Резко, так, что всех влево потянуло, шофер крутанул к станции.
– Товарищ, послушайте, товарищ! Вы же не можете так поступить! Виктор, что же ты молчишь? Товарищ, вы же советский человек.
Виктор схватил его за плечо:
– Ты!
– А ну не лапай!
Взвизгнули тормоза, кинуло всех вперед.
– Вылазь!
– Вы не имеете права! Виктор!.. Товарищ!..
Всей ладонью шофер давил на сигнал. Машина стояла позади дощатой станции и сигналила так, что уши закладывало. Какие-то люди на платформе оборачивались.
– Милиция! – выскочив, орал шофер. И снова давил сигнал.- Милиция!
Зина плакала, что-то кричала, но голоса не было слышно. Андрей сидел белый. В замке торчал ключ зажигания: брелок в виде шины покачивался на цепочке. Решение было мгновенным: сесть за руль – и пусть догоняет. Но в следующий момент он выскочил из машины.
– Не ори! Чего орешь?
– Милиция!
– Ори, ори! Громче.
Никогда в жизни не хотелось ему так ударить. Бить в это орущее лицо. Но уже бежали сюда по платформе люди, выскочил человек в железнодорожной фуражке. И, заслонясь от машины спиной, Андрей отстегивал, срывал с руки часы.
– На! Бери! Все равно хоть тут милиция, хоть танки вызывай…
– Да? А вот поглядим!
Но видно было – колеблется. И, ненавидя, Андрей униженно просил:
– Бери, чего там… Хотел такие? С ребенком никто не выгонит, пойми. Шеф, давай по-хорошему. Честное слово, ну?
– А голову с меня снимут, это как?
– Шляпу наденешь.
И совал, совал часы в потную руку.
– Бери, не обижайся. Да ладно, ладно, бери.
Всунул наконец.
– Людям сделаешь, а потом они же тебе…
Но уже садился за руль. На виду прыгавших с платформы, бегущих на крик людей развернул машину и погнал обратно к грейдеру.
Андрей сидел рядом с ним, весь еще дрожа. Сзади всхлипывала Зина. Виктор – затяжка за затяжкой – нервно докуривал сигарету.
ГЛАВА IX
– Был бы пистолет, я б его, подлеца, застрелил! – Виктор сжал виски и застонал, раскачиваясь.- Вот они живут, им ничего, сволочам таким, не делается. Они живу-ут!
Въехавшая в ворота «скорая помощь» осветила его, согнутого на скамейке, и покатила к приемному покою. Попадавшие в свет ее фар больные в халатах и пижамах ослепленно жались к кустам.
Проехала,
Больница была старая, трехэтажная. Оштукатуренная и окрашенная в желтый цвет, с белой колоннадой посредине, она всем видом своим и столетними липами напоминала городскую дворянскую усадьбу прошлого века.
Андрей и Виктор сидели рядом на скамейке, курили. Операция шла около часа, и уже было известно, что аппендицит гнойный, запущен. Зина дежурила под дверьми операционной, а они сидели здесь.
И всего-то в тридцати метрах от них, за больничной железной оградой была улица, неоновый свет, мчались машины, в кафе и ресторанах полным-полно, на тротуарах толчея, громкие голоса, смех. В такие летние вечера, когда в домах, нагревшихся за день, духота, весь город на улице, как в праздник. Только у тебя несчастье.
– Почему, почему со мной это должно было случиться? – Виктор огляделся затравленными глазами.- Именно теперь, когда все так складывается. Именно теперь…
Ты знаешь, что сегодня пятница?
– Пятница. Ну и что?
– В прошлую пятницу мы же сидели с тобой в баре. Понимаешь? За все в жизни приходится платить.
– Брось, Витька!
– Не-ет, я знаю. Это не случайно. За все, за все…
– Тысячи совпадений, только мы не замечаем. А когда случится…
По дорожке под фонарем провели молодую плачущую женщину. Под руки вели ее старик и старуха, что-то говорили. Старик нес кошелку с детскими вещами.
– Если Мила умрет! – Виктор бил себя кулаком по колену.- Если она умрет…
– Ты обалдел окончательно! Что ты несешь?
Виктор затягивался сигаретой как всхлипывал. У него ознобно постукивали зубы.
– Тут, когда под этими дверями сидишь, черт-те что в голову лезет,- говорил Андрей, чтоб отвлечь.- Когда Машенька должна была родиться… В пять утра мне сказали: «Началось». Сижу во дворе, вот как мы сейчас. А там у скамейки труба из земли торчала. Как ствол трехдюймовки. Курю и бросаю окурки в трубу. А в ней, как в пепельнице. Не один я так сидел. Позвоню в дверь – «Папаша, не волнуйтесь».
Опять сижу. А голуби эти… Зобы лоснятся, ходят по двору на красных лапах. И воркуют как стонут. А мне все ее стон слышится. Позвоню опять – «Папаша, не волнуйтесь. А вы как думали?» Сходил еще за папиросами, опять жду. Стыдливость эта наша дурацкая, боишься лишний раз надоедать. Она, оказывается, погибнуть могла в тот раз, сознание уже теряла. А они христосуются над ней: пасха как раз была. И врач дежурный один на всех. Аня их просит: «Вы мужу скажите, он здесь где-нибудь. Он за профессором поедет». Так еще возмущалась акушерка: «До чего я этих женщин презираю! Вот ведь помирает, а о мужике думает». Ну, кажется, я тебя успокоил.- Андрей засмеялся.- Вот так дочка нам далась, чуть мать на тот свет не отправила. А уж передумано было…