Друзья
Шрифт:
Он у меня вырывает трубку. У него страшно порезана нога. Страш-шно!..»
Когда они примчались домой, оказалось, у Мити вся ступня распорота стеклом, и крови вытекло много. С сыном на руках Андрей выскочил на улицу. Город как вымер: праздник. Их подобрал автобус. Пассажиров в нем было половина салона: в гости, из гостей. Не тормозя на остановках, не по своему маршруту огромный автобус мчал их в больницу. Нет, не святые люди в обычной своей жизни. Но за то, что всегда есть такие ребята, как этот шофер – ни слова не сказал, увидел, открыл дверь и помчал их по городу,- пусть многое за это простится людям.
А потом, когда
У Ани были кислые щи, его любимые. Она тотчас разогрела их. Андрей налил себе водки. «Тебе налить?» – «Знаешь, налей.- И, любящими глазами глядя на него, спросила: – Плохо быть папой?» – «Нет, хорошо».
Все хорошо. Мир, дети с ними рядом, хлеб, который они едят, заработан честным трудом. Хорошо. Костюм, и галстук, и крахмальная рубашка висели в шкафу, а они сидели у себя на кухне по-домашнему, и полная тарелка с огромной мозговой костью стояла на столе. Все хорошо.
Но отчего-то в этот раз, когда они вернулись от Немировских, и кухня и передняя – вся их квартира показалась Андрею совсем уж какой-то маленькой.
Он зажег газ, поставил чайник. Аня переодевалась в ванной.
– Знаешь,- сказал он,- вот у Немировских есть то, что раньше называли домом. Дом…
Это совсем особая вся атмосфера.
Аня выбирала шпильки из волос перед зеркалом, не отвечала ему. Но он почувствовал ее молчание.
– Но Анохин! Решил, что можно уже, пора…
– Меня не интересует твой бывший друг. И не интересовал прежде. Это ты был слеп.
Из ванной голос Ани раздавался гулко. Андрей взял более безопасную тему:
– Слушай, но что с Зотовым случилось? Так не попасть. Совсем на него не похоже.
Мне даже жаль старика, стало, когда он закричал: «Не зовите меня с собой в лакейскую!»
– Ах, скажите пожалуйста! – Аня вышла из ванной и стояла в дверях. В длинном застегнутом халате она казалась высокой.- Не зовите в лакейскую… А где он жизнь провел? Только все это благородно обставлялось. Декорум соответствующий.
Лживый, отвратительный дом! – говорила она с враждебностью, и глаза ее сильно блестели, как там, у Немировских, когда он вместе с Людмилой внес мясо и потом сел около нее.- Все насквозь лживое, изолгавшееся. Атмосфера тебе понравилась…
Даже эта их естественность лживая вся.
– Ты детей разбудишь.
– Единственный нормальный живой человек в доме – Лидия Васильевна. Вот кого можно уважать. Так превращают ее в идиотку. И ребенка погубят. Погубили уже.
Со старательностью провинившегося Андрей расставлял блюдечки.
– Ты со сливой будешь? Или с вишней?
Все так же держа руки в карманах халата, Аня брезгливо смотрела на него. Она так близко чувствовала его сегодня, так хотела вернуться домой, и чтобы дети уже к этому времени спали.
– Эх ты-и!..- сказала она.- Не много же тебе нужно, оказывается. Такой же, как все.
ГЛАВА XVII
Теперь Александру Леонидовичу Немировскому и не упомнить уже и не сосчитать, сколько раз в своей жизни он выходил на сцену, чтобы занять место в президиуме.
А ведь и тут когда-то было свое «впервые». И вот оно памятно.
К
На сцену выходили, соблюдая неписаный ритуал, пропуская друг друга вперед. И там, где выстроились стулья, тоже было некоторое стеснение, все стремились в задний ряд, за спины. И вот впервые в жизни он – в президиуме, а внизу – зал, ряды, уходящие в темноту, головы, головы, лица.
Всю свою дальнейшую жизнь столько раз с тех пор он подымался и шел из рядов, словно бы неся груз нелегкой обязанности. Он сидел в президиуме и сзади, и сбоку, и в центре. Случалось, вставал, рукой направляя к себе микрофон: «Товарищи, поступило предложение… Кто «за»?.. Кто «против»?.. Есть воздержавшиеся?..
Принято единогласно».
Были собрания, совещания, пленумы, торжественные заседания. Надевалась свежая крахмальная сорочка, затягивался узел галстука под кадыком. На билете, присылавшемся ему, неизменный штамп: «Президиум». И вновь вместе со всеми он подымался на сцену, вновь выходил из-за кулис на яркий свет. Целая жизнь. Был даже специально куплен черный дакроновый костюм: для особо торжественных случаев.
Кстати, и это решилось в президиуме. Сидевший рядом с ним директор горторга Турубаров шепнул, когда погасли направленные на них юпитеры: «Александр Леонидович, что же это вы так мучите себя в шерстяном костюме, так себя не бережете? Ай-яй-яй! И слова не скажет! Да кому ж тогда, если не таким людям?..
Не верите вы в наши творческие возможности…» И в следующий раз Александр Леонидович сидел уже в дакроновом костюме, невесомом, продувавшемся насквозь. «Жизнь узнал»,- как говорил он после.
Случалось, опоздав, Немировский садился скромненько в конце зала, где-нибудь у дверей. Но и тут непременно находились двое-трое доброжелателей: «Александр Леонидович, вас выбрали в президиум… Туда, туда, Александр Леонидович. Вам туда…» Он делал отстраняющие жесты, как человек, стремящийся укрыться от излишнего внимания, но среда сама выталкивала его наверх. Потом председательствующий, выцелив орлиным взором, подымется и, прежде чем дать слово очередному оратору, скажет, заранее улыбаясь: «Тут, как нам стало известно, укрывается от исполнения своих прямых обязанностей товарищ Немировский. Как, товарищ Немировский, может быть, уважим волю большинства?..» И при веселом оживлении зала он бывал вынужден идти на сцену, всячески стараясь не привлекать внимания, так сказать, не заострять его на своей персоне.
Но сегодня, вот сегодня как раз ему не следовало опаздывать. Был ряд не совсем приятных симптомов. Так, например, ему почему-то не предложили выступить. Прежде он, как правило, выступал на городских активах.
И в этот раз тоже по привычке начал готовиться, запросил некоторые материалы.
Уже выстраивался в голове общий каркас выступления.
Вначале о недостатках, это придаст выступлению нужную остроту. Не смакуя, не размазывая наших теневых сторон, он будет говорить с сознанием долга и ответственности. Один остроумец, правда, сказал как-то: «Наш Александр Леонидович и критику умеет преподнести поздравительным тоном». Но от остроумцев никто из нас не защищен, в последнее время их вообще развелось слишком много.