Друзья
Шрифт:
– Вот я и понадеялся, без меня справитесь. А мой госконтроль звонил уж специально: «Боря, ты манкируешь. Нельзя манкировать». Меня теперь дрессируют этим словечком – «манкировать».
Андрей говорил с ним, но Алевтину, медленно приближавшуюся, не упускал из виду.
А что, мог бы тогда и жениться, если б Аню не встретил. Близко уж к тому было.
Не страшно, что женился бы, а вот дети… Крупная, широколицая, ширококостная – ох, как же она раздалась за эти годы! Где-то читал он, что в камне, пока он не обработан, и дефектов
Уже слышно было Зинино щебетание – точно как у Алевтины в ту пору, наивный голосок: -…и вообще это необязательно в двадцатом веке – учить девушку играть на рояле.
Теперь везде продаются проигрыватели, есть со стереоскопическим звуком.
– Стереофоническим,- авторитетно поправила Алевтина.
Только на какое-то мгновение Зина смешалась, но не позволила сбить себя. Мягким голосом, а в то же время давая понять, что теперь это им лучше известно, сказала с улыбкой:
– Нет, у этого звук стереоскопический…
Проходя мимо, шурша своим голубым платьем, на котором всего было много, и материи и блесток, Алевтина сверху вниз глянула на него. «Вот что ты мог иметь,- говорил ее надменный прищуренный взгляд.- Да, вот что ты потерял…» Он поклонился ей молча.
– Кто это? – спросил Борька.
– Знакомая,- сказал Андрей.
– Н-да, брат. Таким женщинам нравишься! Надо Ане рассказать.
Борька был возбужден.
– Работал? – спросил Андрей ревниво.
– Да так, немного… Бросать не хотелось. Но как стал названивать мой госконтроль… Накрыл мокрыми тряпками – и сюда: надо.
У Андрея даже в душе засосало, когда услышал «бросать не хотелось». Вот чему он завидовал, если уж завидовал чему-либо. По себе знал, как радостно бывает в такие минуты жить на свете. Но, кажется, в обозримом будущем ему это не угрожало.
А уж если есть смысл жизни, так вот он. И если есть счастье, так вот оно. А все остальное – суета сует.
– Скоро покажешь?
– Да черт его знает. Сам не пойму. Пока работаешь, ты – бог. Никто не может, можешь один ты. А отошел на время, глянул заново – молотком бы разбил. Может, вообще ерунда и обман зрения,- сказал он поспешно, заметив, как расстроился Андрей.- Покурим, что ли? Только у меня опять тот же сорт – твои.
Вот и без папирос Борька и, как всегда, без денег. А бывал и без дома. Но счастлив. И ничто с этим не сравнить, все отдашь.
Они уже направились курить, когда на них налетел Чмаринов. Не наткнулся случайно, а явно искал.
– Здравствуйте, Андрей Михайлович! – говорил он. И двумя руками руку жал, ласково заглядывал в глаза.
Сам от себя не ожидавший, Андрей вдруг пальцем поманил его, серьезно отвел в сторону (Чмаринов весь навострился слушать) и тихо, по секрету, доверительно спросил:
– Есть указание? Приказано любить?
Только самое первое мгновение слушал Чмаринов. В следующий момент заулыбался по-родственному:
– Эх,
– Ну, вы же знаете, я шутник.
– Вот вы смеетесь, а я вам скажу: вас будущее ждет.
– Это как же вы узнали?
– А вот не цените вы нас. А я душевно рад, что могу вас порадовать.
– И в этом будущем вы мне первый друг?
– Всенепременно! – И смотрел на него Чмаринов многоопытными глазами. Хоть и улыбался, мудрость жизни излагал.- Я и буду вам самый первый друг. Вот вспомните тогда Чмаринова.
Что-то произошло. Борька так и определил:
– Андрюха, что-то на тебя грядет.
А вскоре все само разъяснилось (уж как сумел Чмаринов раньше всех узнать, это ему одному ведомо). Через фойе к двери за сцену – оба видные, крупные – шли Смолеев и Николаев. Был у Андрея маленький осадочек от сегодняшней встречи там, у лифта, внизу. И, ожидая встретить холодность, он сам первый поздоровался сдержанно и холодно. Но Смолеев, наткнувшись на него взглядом, остановился. И громко Николаеву, так, что оборачиваться стали:
– Вот про него я тебе говорил. Давайте я уж вас и познакомлю сразу.
И пока знакомились, Смолеев говорил:
– Ты дом отдыха собирался строить? Вот поговори с ним. Это он все мечтает виллу построить. Есть у него такая несовременная мечта. Поговори, поговори.
Николаев смотрел по-хозяйски: определял, на что годен человек. Хмуро сказал свой телефон, когда звонить.
А вокруг, словно что-то особенно радостное происходило, стояли и улыбались люди.
Ночью Лидия Васильевна проснулась, услыша, как ворочается рядом Александр Леонидович.
– Ты что?
Включила ночник.
– Так что-то… Не знаю… Не по себе.
Он был беспокоен.
– Сесть повыше.
– Обожди.
Уже в халате, только запахнувшись на груди, Лидия Васильевна нагнулась над ним.
Глаза его смотрели испуганно, а в глубине такая смертная была тоска, что она похолодела. Но больше всего боясь его испугать, она заговорила спокойно:
– Возьми меня за шею… Руки положи… Нет, ты не напрягайся, ты ничего не делай.
Я сама!
Руки его не держались, сползали, и весь он тяжелей, тяжелей повисал. И вдруг потянул ее вниз, грузно вдавился в подушки…
Всю свою жизнь она вспоминала потом, что в этот последний час он к ней потянулся, к ней руки протягивал, от нее помощи ждал. А она отпустила его одного.
ГЛАВА XVIII
Даже горе, даже самое страшное горе прибавляет нам опыта, если мы остаемся жить.
Полина Николаевна пережила смерть мужа, смерть Николая Ивановича – память его священна! – теперь она должна была помочь Лидии Васильевне пережить. И, укрепясь этим сознанием, она взяла на себя все заботы, все хлопоты.