Ду Фу
Шрифт:
ДУ ФУ БЕЖИТ ИЗ ЧАНЪАНИ В СТАВКУ НОВОГО ИМПЕРАТОРА
Весной 757 года обстановка в обеих столицах стала меняться, и их жители связывали это с теми смутными слухами, которые проникали из стана мятежников. Поговаривали, что между Ань Лушанем и его ближайшими сподвижниками давно существовали разногласия, становившиеся все более непримиримыми, и вот клика заговорщиков во главе с Ань Цинсюем, сыном маленького человечка, пробралась к нему ночью, и под покровом темноты предводитель мятежников был заколот кинжалами. Жестокий режим, насаждавшийся Ань Лушанем, мгновенно ослаб, и многие его пленники возвратились из Лояна в Чанъань. Среди них оказался и старый знакомый Ду Фу - ученый Чжэн, некогда угощавший его вином (мятежники назначили Чжэна на должность смотрителя водных сооружений, но он отказался ее занять под предлогом болезни). Встреча была радостной для обоих: друзья поднялись на башню, стоявшую на берегу пруда, и провели вместе долгую ночь, рассказывая о своих злоключениях и любуясь яркой весенней луной. Оба понимали, что сейчас самое время бежать из Чанъани: патрулей на улицах стало гораздо меньше, и стража у городских ворот уже не так внимательно всматривается в лица. Смерть главаря доставила
Ученый Чжэн не смог бежать вместе с другом, но он дал Ду Фу немало хороших советов. Чжэн научил поэта обратиться за помощью к буддийским монахам, которые часто прятали у себя беглецов и помогали им перебраться в безопасное место. Ду Фу послушался мудрого совета, и вот в один из весенних дней он постучал в ворота уединенного буддийского монастыря Большое Облако и попросил приюта. Настоятель принял его, выслушал и согласился помочь. Несколько дней Ду Фу прожил среди монахов, скрываясь от посторонних глаз и ушей. После этого добрый настоятель подыскал для него старую одежду и грубую, изношенную обувь, чтобы ранним утром - едва встанет солнце - поэт отправился в путь. Одежда и обувь лежали рядом, а Ду Фу от волнения почти не сомкнул глаз. Тусклый мерцающий свет лампы падал на стены, из курильницы тянулся душистый дымок, едва слышно позванивали колокольчики на крыше буддийской пагоды, и поэт словно бы заранее чувствовал горечь желтой дорожной пыли. Скоро в путь.
Под мерцающей лампойбез сна пролежал я всю ночь,Благовоний душистыхвдыхая густой аромат.Темнота павильонапугает в ночные часы,И подвески на крышахпод ветром тихонько звенят...,(«Убежище настоятеля Цзаня в монастыре Большое Облако»)На ранней заре, когда настоятель открыл двери храма и ударил в большой бронзовый колокол, созывающий монахов на службу, Ду Фу покинул монастырь. Через западные ворота (Ворота Золотого Сияния) он выбрался, из Чанъани. Теперь ему предстояла долгая дорога в ставку нового императора. Долгая, трудная и на редкость опасная. Как раз в это время мятежники стягивали крупные силы к столице, и поэт мог в любую минуту натолкнуться на вражеские разъезды. Ду Фу приходилось избегать почтовых трактов, пробираясь лесистыми склонами гор и звериными тропами. Ночевал он в глухих оврагах, слыша вой голодных волков, да и сам был голоден как волк: за день удавалось найти лишь несколько лесных кореньев и сорвать пучок съедобных трав. Ду Фу чувствовал себя в эти дни «временно живущим» и, просыпаясь утром, не знал, суждено ли остаться в живых вечером. Случись ему погибнуть, и некому было бы даже сообщить семье о его смерти и предать погребению тело. Он даже представлял себе, как его труп, брошенный в канаву, мятежники забросали бы истлевшими листьями и его душа стонала бы по ночам вместе с душами тех, над кем не свершился погребальный обряд. Стоило вообразить такое, и Ду Фу находил в себе силы, чтобы идти вперед, а заслышав вдалеке топот коней, с ловкостью дикого зверя припадал к земле.
Наконец - после долгих мытарств и мучений - поэт достиг ставки императора и, не меняя изорванной в клочья одежды, предстал перед Суцзуном. Император с удивлением оглядел чиновника, переодетого простолюдином, и выслушал его рассказ. В рассказе Ду Фу Суцзуна особенно заинтересовали подробности, связанные с обстановкой в Чанъани: ставка императора планировала наступление на столицу, и наблюдательность перебежчика могла сослужить здесь хорошую службу. Ду Фу постарался точно и кратко описать все то, что видел и слышал на улицах города: караваны верблюдов с награбленной добычей, сожженные дома и дворцы, вооруженные всадники на перекрестках и дозорные на городских стенах. Благосклонно выслушав поэта, император едва заметным кивком головы поблагодарил его и сделал знак удалиться. Через некоторое время Ду Фу получил назначение на должность специального советника, в чьи обязанности входило давать рекомендации самому Сыну Неба. Специальный советник даже обладал правом критиковать действия императора, и его статус допускал свободное высказывание своего мнения. Легко себе представить, как обрадовался Ду Фу такой должности, - ведь он мечтал о ней всю жизнь. Быть советником мудрого и просвещенного государя - наивысший идеал для человека конфуцианского воспитания, и вот теперь - после стольких поражений и неудач!
– этот идеал осуществился. Суц-зун - мудрый и просвещенный правитель, а Ду Фу – его честный и преданный слуга.
Именно такими рисовал поэт свои будущие отношения с императором, совершенно позабыв о том, что придворная жизнь имеет не только писаные, но и неписаные законы и император никогда не потерпит чужих советов, противоречащих его собственным намереньям. Летом 757 года произошел случай, подтвердивший эту простую истину. Суцзун отстранил от должности одного сановника, к которому давно уже питал антипатию. Ду Фу - как специальный советник - вступился за него и подал доклад на высочайшее имя, в котором осмелился возразить императору, что повод для отставки слишком незначителен (сановника обвинили в том, что он часто слушал игру лютниста, замешанного в денежных авантюрах). Прочитав доклад, Суцзун пришел в ярость: каков наглец, осмелившийся давать ему непрошеные советы! Если он настолько дерзок, чтобы перечить самому императору, то не стоят ли за его спиной влиятельные заговорщики, замышляющие дворцовый переворот? В такое смутное время, как это,
Но ему повезло: после долгого и тщательного разбирательства комиссия установила, что единственная вина Ду Фу заключалась в слишком ревностном и честном выполнении служебного долга. Этот наивный и впрямь возомнил себя советником императора и там, где другие благоразумно помалкивают, стал во весь голос взывать к справедливости. Обо всем этом было доложено императору, и тот великодушно простил неудачливого советника. Ду Фу освободили из-под стражи, и он в специальном послании поблагодарил императора и признал свои ошибки, хотя и не преминул вскользь отозваться - и весьма одобрительно - о своем подзащитном. Горький опыт борьбы за справедливость так ничему не научил Ду Фу, и, едва оправившись после тюрьмы, он снова взялся за составление крамольных докладов. Наряду с докладами он писал и стихи - не менее крамольные и рискованные. В одном из стихотворений он недвусмысленно намекнул на тайные интриги двух придворных особ-любимой супруги императора и могущественного евнуха, сравнив их с Жабой и зайцем, живущими на луне и мешающими ей посылать свет на землю:
На вершине небеснаступают осенние дни,И сиянье луныозаряет жилища людей.Только Жаба не тонет,в речной отражаясь воде,И склоняется Заяцнад ступкой волшебной своей.Оттого-то менянестерпимая мучает боль,Оттого на вискахпоседевшие пряди блестят.Ты же знаешь, луна,что наполнена смертью земля, -Так не надо светитьна палатки усталых солдат.(«Луна»)В это же время Ду Фу получил наконец письмо из дома. Он долго не мог распечатать конверт, такое его охватило волнение при виде аккуратных маленьких иероглифов, старательно выведенных рукою жены. Казалось, что бумага сохранила родные запахи домашних стен, привычных и любимых вещей, дорогих сердцу книг в твердых картонных футлярах, детских игрушек и маленьких пухлых ладоней, которыми так приятно гладить себя но щекам, чувствуя неизъяснимую радость от соприкосновения с родной плотью. Из письма он узнал, что у него родился еще один сын, получивший смешное прозвище Медвежонок. Жеребенок и Медвежонок - двое сорванцов и шалопаев - каково управляться с ними! Правда, жена пишет, что их старший относится к младшему с удивительной теплотой и любовью, помогает ухаживать и следит, чтобы злые мухи и оводы не покусали малыша. Жеребенок понимает, что братья - это ветки одного дерева и им самим Небом назначено заботиться друг о друге. Жаль, что он, Ду Фу, оторван сейчас от семьи и не в силах поддержать и ободрить своих домочадцев. Ах, как хочется скорее домой! Хотя бы ненадолго! На несколько дней! Взять на руки Медвежонка, покормить из собственных рук, уложить в кроватку и укрыть одеяльцем - это ли не счастье для отца! А потом можно будет снова возвратиться к служебным делам, аудиенциям и докладам.
Охваченный тоской по дому, Ду Фу подал императору прошение об отпуске. К его удивлению, Суцзун весьма охотно разрешил ему покинуть двор: видимо, он давно искал предлог отослать подальше строптивого советника. Ду Фу хотелось немедленно отправиться в дорогу, но, к несчастью, его задержали дожди, лившие несколько недель. Как когда-то в Чанъани, он с грустью смотрел на низкие серые тучи и нескончаемые потоки дождя, буравившие желтую глину. Наконец пасмурные облака рассеялись, и забрезжил солнечный свет. Теперь - в дорогу. Соседи, с которыми он успел подружиться, устроили поэту сердечные проводы. Ду Фу сочинил прощальный экспромт, прочел его вслух перед соседями и двинулся в долгий путь. Пешком. С узелком за плечами и посохом в руке, как древние поэты, не жалевшие своих ступней, если нужно было повидать друга или близкого человека.
Я к полям и садамвозвращаюсь на краткие дни, -В эту грозную порумне жалко покинуть друзей.Ухожу далеко,оставляя им эти стихи,И тоска меня жжет -не поможет вино - все сильней.В эту горькую осеньненастные сыплют дожди,Но сегодня как будторассеялись тучи вокруг.Я на горной дорогеуслышу солдатский рожок,Разве выдержит сердцеунылый пронзительный звук!(«На прощальном пиру оставляю эти стихи для секретаря Цзя и канцлера Япя, а также для чиновников секретариата и канцелярии. Мы все пишем на рифму «вэнъ»)