Дубль два. Книга вторая
Шрифт:
— Вы на заселение? — поинтересовалась она высоким тонким голосом, выждав, видимо, пока я наслажусь её образом, и окончательно треснет шаблон, никак не ожидавший встретить в этих МикунЯх такую Накамуру.
— Да, у меня заказан номер на сутки, — выдавил-таки я, давя желание проморгаться или протереть глаза. Лучше б молчал.
— А почему так ненадолго к нам? В командировку? Если к родне, то или подольше, или чаще у неё и живут, да. А в командировку на станцию? А на какую? Или на НПС? — она засыпала меня спамом, как очень рьяный разносчик листовок — зелёные ряды усталых почтовых ящиков в подъезде, трамбуя на совесть. — Или Вы — блогер-путешественник? Хотя нет, они же сразу всё снимать начинают. А вы уже
— Девушка, — зашёл я с козырей, — я сюда долго ехал и устал. Мне нужен только номер, ничего больше.
Протянув паспорт, наткнулся на глаза, полные обиды и сожаления. Наверное, до меня её так, на полуслове, обрывать себе позволяли только учителя в школе, бабушка и бывший муж. Все, как один — ничего не понимающие, не чуткие, искренне и взаимно нелюбимые.
— Не хамите, мужчина! — из-за стекла тут же повеяло Эллочкой-людоедочкой.
Я поднял ладони, показывая, что и в мыслях не имел. На всякий случай молча. Неожиданная Микунёвая анимешница сцапала книжечку, что-то отрывисто защёлкав на невидимой отсюда клавиатуре страшного вида разноцветными когтями, время от времени бросая на меня взгляды, полные осуждения и порицания. А потом выкатила на паспорте ключ от номера.
— Третий, налево по коридору! — скомандовала она.
Я принял документ и деревянный бочонок с прикованным к нему латунным арестантом и дисциплинированно отправился, куда было сказано. Приглядевшись напоследок внимательнее. Но чёрных пятен в ней не было. Просто сама по себе такая оказалась. Своеобразная.
Номер был из серии «провинциальный шик — в другом месте. Здесь можно переночевать». Клопов бы не было — их мне только и не доставало для полного счастья. Обшарпанный стол из ДСП, стул, шаткий и скрипучий даже на вид, с лезущими из протёртой спинки нитками. Узкая девичья коечка, занимавшая в келье почти всю площадь. Пыльная люстра с аж серо-жёлтыми висюльками из оргстекла. Идеальное место для ночёвки перед возможной скорой гибелью. Да ещё эта баньши внизу. Приплыли тапочки к обрыву.
Сидел на углу кровати, единственном, докуда доставал провод зарядки планшета, вставленный в как-то по-дебильному расположенную розетку. Какой инженерный гений догадался вкорячить её чуть ли не на высоте груди? Наверное, в целях пожарной безопасности — чтоб жильцы-вселенцы не смогли при всём желании запитать ни чайник, ни кипятильник. На краю узкой кушеточки я снова и снова «прогонял» оставшиеся элементы плана. Которых, с одной стороны, оставалось всё меньше. А с другой — неумолимо приближался финал. Результата которого, с хорошими для меня раскладами, с гибелью заражённого и порабощённого Древа, история не знала давно. Очень давно. А вот вариантов остаться с концами в дремучих лесах республики Коми была масса. Хранителей, Мастеров и, главное, Странников тут лежали сотни. И это только тех, о ком были достоверные сведения или хотя бы слухи.
Вечером, перед самым сном, к гостинице подъехал очень не новый Чероки, квадратный, как кирпич, и чёрный, как уголь. Ко мне, уже закрывавшему водительскую дверь Рафика, куда спускался за бутылкой воды, из него выскочили Саша и Лидочка. Рассказали, что у дедушки всё замечательно, он передавал поклон и пожелания доброго пути. А от них самих — вот. «Вот»-ом оказалась квадратная термосумка с домашней едой и выпечкой, от запахов из которой аж слюна побежала, враз забыв про вполне плотный отельный «ужин командированного» из аж трёх дошираков, случившийся только что. И нечто вроде сумки от противогаза, которые помнились по урокам ОБЖ, только побольше значительно. Внук местного тёзки великого режиссёра, которого, как вечером поведал Стёпа, несколько поколений горожан знали как Костю Артиста, вручил сугубо военного вида торбу мне. Весу в ней было больше пуда точно.
— А это чего? — уточнил я, прежде чем
— Это «Шмель», огнемёт. Мы полночи головы ломали, как бы твой план улучшить. А потом чудом нашли комплект на одной из в/ч поблизости. Еле успели, — поведал Саша. А рука моя, что тянулась уж было за баулом, замерла в водухе. Если это насекомое у меня в машине найдут — договориться даже об очень большом штрафе вряд ли удастся.
— Бери, не думай даже! Идеальный вариант! И сам по себе, и в дополнение к тому, что Болтун выдумал. Тебе отсюда километров сорок до Вежайки, там ни постов, ни разъездов нет и не было никогда. И сегодня тоже не будет, я гарантирую, узнавал — он явно не врал.
Я осторожно заглянул внутрь. На меня глядели пустые глаза двух труб защитной расцветки, а рядом с ними бесстыдно таращились полусферы ракет или снарядов — каких-то серебристых цилиндров, которые, если смотреть по диаметру, как раз и должны были помещаться в эти трубы.
— Только за ветром следи, — ещё раз напомнил Ключник, — с наветренной стороны стреляй. Полыхнёт серьёзно. Если от пала придётся лесом уходить, да чащей тем более — можешь и не успеть.
Я внимательно посмотрел на него. Он и Лида за его плечом явно переживали искренне, от души. И просто кивнул в ответ, как Никола. Обнялись на прощание мы, как родные.
Проснулся я, как от пинка. Грудь ходила вверх-вниз, сердце будто помогало, пихаясь и колотясь в рёбра изнутри. Подушка и простыня подо мной были мокрыми от холодного пота. Сон приснился неожиданный. Вроде как и не кошмар вовсе, но…
Я работал в какой-то мелкой строительной фирме: дома, хозблоки, бытовки, даже колодцы рыли. «Широкий ассортимент полного цикла», как говорил директор, низенький толстях из отставных военных снабженцев. «От бетона до бидона», как тонко шутил его зам, такой же, оттуда же, только шеф был совсем седой, а этот — перец с солью. Они идеально подходили друг другу. Тем, что запивали не синхронно, а вразнобой, не обезглавливая и не лишая фирму чуткого руководства. За четыре года, что я там трудился — ни одной накладки в графиках. Сам я был с пузцом и лысоватый. Лина была со мной. Дети давно выросли. Это был второй раз, когда после скромных семейных похорон мы с ней уезжали от взрослых детей и внуков. И потому что на грим уходило всё больше времени, и вопросов накапливалось слишком много. Ото всех — от соседей, от коллег, приятелей и приятельниц, и особенно — от врачей, куда нас настойчиво отправляли заботливые чада. В какой-то момент мы подумали, что хоронить детей и внуков — слишком тяжёлое испытание для нас. И «похоронили» самих себя первыми. Месяц потом не разговаривая друг с другом. Ведь ни один не смог удержать другого от трусливого побега. И не старался.
Несколько раз я видел, как Лина прячет планшет, с которого смотрели страницы социальных сетей. И скрывает слёзы. Смотреть на то, как старились внуки, а она — нет, ей было невыносимо. Я поддерживал жену, как мог. Архангельскую и Вологодскую области мы едва ли не на коленках обшарили, но гору, где жили Белый и Степан, так и не нашли. За полтора столетия. Дня не проходило, чтобы мы не проклинали себя за то решение выйти из игры. Но в этом не было смысла. Проклял нас кто-то посильнее. Давно. Страшно проклял…
Мокрой простынёй попробовал утереть пот со лба, но, кажется, только размазал. Едва не свалившись, сполз с узкой койки и чуть не упал в душевой, поскользнувшись на холодном кафеле влажными ступнями. Некоторое время пробовал настроить в злодейском местном смесителе воду комфортной температуры, но плюнул, и начал мыться некомфортной. Внутри всё равно было хуже, чем снаружи. Сон, а, главное, слишком яркие и эмоциональные переживания из него, будто бы и не думали отступать. Выть хотелось, прислонившись к холодной плитке, покрытой брызгами и известковым налётом. Перед глазами стоял выцветший, неживой взгляд Энджи на могиле нашего второго сына, Пашки. Ему было семьдесят восемь.