Дублёр
Шрифт:
Валера перезвонил матери Олега, но про арест говорить не стал, соврал, что вопрос пока не решен. Затем набрал номер следователя прокуратуры, узнать, что предъявили Олегу, но ответ получил такой, какой и должен был получить – анекдот про тайну следствия.
Итак, старший оперуполномоченный Олег Максимович Степанов, вот вам награда за семь лет нервотрепок, за раннюю седину на висках, за несложившуюся семейную жизнь, за анаприлин в кармане. С-сучье время…
Валера зашел к Караваеву. У того находился потрепанный, небритый мужичок, сидящий на стуле перед столом опера. По тону коллеги
– Командир, ну, в натуре, не моя кража, клянусь! С моими-то заслугами только в эту тему и вписываться! Занесла ведь нелегкая в эту хату, как чувствовал… Ну, сам посуди, там ведь кроме меня еще столько народу было! Не мой это «лопатник», клянусь.
– Тебя Любка зарисовала, усекаешь? Свидетель. Я пока нормальный вариант тебе предлагаю. Возвращаешь «бабки» – разбегаемся.
Мне больше делать нечего, как с вашей гопкомпанией разбираться. А заштампую бумажку – снова сядешь.
– Да по понятиям не моя это. Где живу, там не сру…
Валерка, стоявший сзади, у дверей, неожиданно зарычал, подскочил к клиенту и резким ударом в спину снес мужичка на пол. Схватив висевшую у Караваева на стене дубинку, он принялся яростно молотить упавшего.
– Понятия вспомнил, блядина!!! Я тебе сейчас все твои понятия на хер выбью! Где «бабки», чучело?! Убью, гандон синий!
(Убей его, Шилов, убей!!!)
Караваев от неожиданности подпрыгнул до потолка – Любимов никогда раньше не дуплил подозреваемых. Разве что при задержании, если те сами рвались в бой.
Мужик прикрыл голову руками, сжался в калачик и принялся кататься по полу, крича от боли. Любимов не успокаивался. Дубинка опускалась без перерыва. Караваев вылез из-за стола, схватил Валерку за руку и оттолкнул в сторону.
– Ты чо? Озверина съел? Убьешь ведь!
– Туда ему и дорога, козлу задроченному! – Любимов швырнул дубинку на мужика и пару раз саданул его ногой по заднице. – Не скажешь, где «бабки», удавлю!
Плюнув на пол, он выскочил из кабинета, изо всех сил шарнув дверью.
Мужик стонал, размазывая по лицу кровь. Караваев поскреб подбородок. «Да, переклинило парнишку, не иначе…»
– Ну что, уважаемый? Сам поднимешься? Видал? Давай-ка по-хорошему, а то вернется Валерыч, бля буду, вернется…
Валерка пришел в себя только дома, выпив пару бутылок пива и выкурив полпачки сигарет. Супруга никогда не спрашивала его про службу, а сам он никогда не рассказывал. «Еще не хватало тебя впутывать, меньше знаешь, легче дышать». Но сегодня она все же спросила, что случилось. Валера буркнул какую-то ерунду и пошел допивать пиво на лоджию. С женой он ссорился редко и старался не обижать ее по пустякам. Тем более сейчас, когда она на седьмом месяце беременности.
Он сам не понимал, что случилось с ним сегодня. Зачем он начал дуплить этого мужичка? Обидно, если дядька действительно ни при чем. Нервишки. Лечиться надо.
Утром следующего дня Абдулов принес свежий номер какой-то бульварной бесплатной газетенки. В рубрике «Криминальная хроника» после сообщений об убийствах, грабежах и кражах шла информация о том, как городской прокуратурой
Любимов скомкал газету и выкинул ее в ведро.
Три дня прошли в тщетных попытках узнать что-либо новое. Два дня из них выпали на выходные, в которые вообще невозможно что-либо узнать.
В оперчасть «Крестов» Валера звонить не пискнул, даже знакомым ребятам. Если история с арестом запланирована наверху, то и оперчасть получила соответствующие указания. Олега наверняка поместили в «ментовскую» камеру, ментов обязаны содержать отдельно.
Материалы по территории Олега Бородин отписывал Любимову, ему же приходилось тянуть «детскую» линию, опер по детям гулял в отпуске. Плюс дежурства по заявлениям. Шея в мыле, одним словом. Валера не стонал, хотя рабочий день затягивался до десяти вечера. Мысль о том, как помочь Олегу, постоянно сверлила мозг. Опер еще раз поговорил с Бородиным. Михалыч все понимал, пообещал пробить тему через знакомых в гор прокуратуре, хотя тоже, как и Любимов, был уверен, что арест Степанова не был инициативой прокуратуры.
В любом случае Валера понимал, что без разговора с Олегом попавшему в беду другу не помочь. Но попасть в «Кресты» еще сложнее, чем во внутреннюю тюрьму. Тем более сейчас, когда после нескольких попыток бегства заключенных режим охраны был многократно усилен. Хотя нет, попасть туда легко – имея на руках разрешение следователя. Но следователь, само собой, пошлет подальше. Подделать допуск? Нереально. А влететь, наоборот, запросто.
Стоп, стоп… Разрешение. Олег как-то рассказывал, что, зная один фокус, в «Кресты» может попасть практически любой. Он как в воду глядел. Тихо, тихо, спокойно…
«Для начала получается от любого следователя – неважно, по какому делу, – разрешение на допрос совершенно другого лица. Такое разрешение любой знакомый следак выпишет без проблем и даже не спросит зачем. С этим мандатом я попадаю в „Кресты“, там его отдаю, а взамен получаю талон на привод лица. И этот талон заполняю снова… Только вписываю туда данные Олега. Подмену, конечно, могут заметить, но другим путем с Олегом не перебазарить. А засыплюсь, что ж, отоврусь как-нибудь. Из органов не уволят».
Валерка вылез из-за стола и принялся ходить из угла в угол. «Нашим пока ничего говорить не буду, лишние уши – лишние проблемы. Бумагу достану завтра и завтра же рвану. Ничего, Олежек, мы еще обломаем кое-кому малину. С операми повоевать приспичило… Бог в помощь, ребята, Бог в помощь».
Утром Валера отсветился на работе, заехал в следственный отдел, получил безо всяких проволочек мандат и рванул на Арсенальную набережную. Симпатичное здание из красного кирпича, обвешанное уродливыми зелеными сетками, выходило окнами прямо на Неву. Сетки вешались, чтобы хитрые заключенные не стрелялись в окна «малявами». «Малявами» те все равно стрелялись, бумажки, свернутые в миниатюрные ракетки, перелетали через забор тюрьмы и приземлялись на набережной, где их и собирали заинтересованные в почте люди.