Дух демона
Шрифт:
— Верни его на место, пусть отлежится, — велел он Фрэнсису.
Брат Фрэнсис кое-как поставил Греди на ноги и потащил к повозке, затем остановился, сообразив, что Маркворт не пошел за ними.
— Я хочу насладиться ночным покоем, — объяснил отец-настоятель.
— Один? — спросил Фрэнсис. — В этом месте?
— Ступай, — приказал ему Маркворт. — Мне здесь ничего не угрожает.
Фрэнсис понял: спорить с отцом-настоятелем бесполезно. Он медленно двинулся к повозкам, постоянно оглядываясь и всякий раз видя, что Маркворт продолжает стоять на том же месте.
Отец-настоятель был абсолютно уверен в своей безопасности. Маркворт и не знал, что он здесь не один. Этой ночью рядом с ним витал дух Бестесбулзибара, получая истинное удовольствие от замыслов отца-настоятеля и направляя его решения.
Маркворт еще долго простоял в ночной тишине, затем отправился спать. Сон его был настолько крепким, что, когда на рассвете Фрэнсис пришел его будить, отец-настоятель прогнал брата и велел
Маркворт проспал еще несколько часов, а проснувшись, обнаружил, что большинство монахов уже встали, а не на шутку встревоженный брат Фрэнсис расхаживает взад-вперед возле повозок, в каждой из которых держали по одному члену семьи Чиличанк.
— Он не просыпается, — сказал Фрэнсис, когда Маркворт встал и подошел узнать, в чем дело.
— Кто?
— Греди, — пояснил брат Фрэнсис, показав головой в сторону повозки, в которой находился молодой человек.
Маркворт заглянул в повозку, и лицо его помрачнело.
— Похоронишь его близ дороги, — сказал отец-настоятель. — Неглубокая могила, без ритуала освящения земли.
С этими словами он прошел мимо Фрэнсиса так, словно ничего особенного не случилось, словно все это касалось чего-то обыденного. Сделав несколько шагов, Маркворт повернулся к Фрэнсису.
— Проследи за тем, чтобы ни его родители, ни этот коварный кентавр не узнали о случившемся. И еще, брат Фрэнсис, ты сам похоронишь его после того, как караван тронется в путь.
Фрэнсис в панике посмотрел на него, на что Маркворт лишь усмехнулся и пошел дальше, оставив его наедине с содеянным.
У Фрэнсиса голова пошла кругом. Он убил человека! Вчерашней ночью он переусердствовал, когда бил Греди и пинал его ногами. Брат Фрэнсис вновь и вновь проигрывал в памяти недавние события, пытаясь понять, как же это случилось. Наверное, надо было сдержаться. Думая обо всем этом, он изо всех сил старался не закричать.
Брат Фрэнсис дрожал, глаза его блуждали. Он чувствовал, как по лбу ползут струйки пота. Затем он увидел приближающегося отца-настоятеля.
— Успокойся, брат, — сказал Маркворт. — Это был несчастный случай.
— Но я ведь убил его, — судорожно глотая воздух, выдохнул Фрэнсис.
— Ты защищал своего отца-настоятеля, — ответил Маркворт. — Когда мы вернемся в Санта-Мир-Абель, я совершу обряд отпущения грехов. Уверяю тебя, твоя епитимья будет легкой.
Пытаясь скрыть усмешку, Маркворт ушел.
Однако брат Фрэнсис никак не мог успокоиться. Он понимал доводы Маркворта: ведь как-никак этот простолюдин дерзнул плюнуть в лицо отцу-настоятелю Абеликанской церкви. И хотя разум Фрэнсиса соглашался с тем, что это действительно был несчастный случай, и оправдывал его, Фрэнсиса, действия, сердце их не принимало и не оправдывало. Смерть Греди сбросила ретивого брата с пьедестала, лишив его успокоительной убежденности, что он — непогрешим. Разумеется, Фрэнсис и прежде совершал ошибки и знал о них, но никогда еще он не доходил до таких крайностей. Он припомнил все события своей жизни, когда считал, будто он — единственное реальное существо, а все и вся вокруг — лишь часть грез его сознания.
Теперь же он неожиданно почувствовал, что он — один из многих, ничтожный актер, участвующий в гигантском представлении.
После того как караван тронулся в путь, брат Фрэнсис похоронил Греди Чиличанка, забросав землей его бледное лицо. Где-то в глубине сердца он знал, что совершил тяжкий грех.
Но душой и сердцем брат Фрэнсис инстинктивно устремился к отцу-настоятелю, ибо в глазах Маркворта содеянное вовсе не являлось преступлением или грехом. В мире, каким его видел Маркворт, брат Фрэнсис мог по-прежнему предаваться своим иллюзиям.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДЕМОН ВНУТРИ
Я оплакивал смерть Карающего Брата.
Разумеется, его по-настоящему звали не так. Его звали Квинтал. Не знаю, было ли это именем, фамилией и было ли у него какое-то другое имя. Квинтал — и все.
Дядя Мазер, не думаю, чтобы я убил его. По крайней мере, не тогда, когда он находился в человеческом облике. Мне кажется, смерть его тела была вызвана неким диковинным медальоном, который он носил при себе. Эвелин обнаружил, что этот медальон являлся магическим связующим звеном со злейшим из демонов.
Но все равно я скорбел об этом человеке и оплакивал его смерть, в которой я сыграл столь значительную роль. Я защищал Эвелина, Пони и себя самого. Окажись я вновь в подобной ситуации, я действовал бы аналогичным образом и сражался с Карающим Братом без малейших угрызений совести.
И все же я скорблю об этом человеке, обо всех его возможностях и способностях, растраченных понапрасну и обращенных на службу зла. Когда я думаю об этом сейчас, то испытываю неподдельную печаль, чувство утраты, ибо в каждом из нас горит свеча надежды, свет единства и самопожертвования; в каждом из нас скрыта возможность творить великие дела на благо всего мира. В каждом из нас, будь то мужчина или женщина, таится возможность достичь величия.
Сколь ужасающими были деяния высших лиц из монастыря Эвелина, совершенные по отношению к Квинталу, если им удалось превратить этого человека в чудовище,
После смерти Квинтала у меня впервые возникло чувство, будто мои руки запятнаны кровью. До него мне приходилось сражаться с людьми лишь один раз. То были трое бродяг, которых я пощадил, и мое милосердие было щедро вознаграждено! Но в отношении Квинтала о милосердии не могло быть и речи. Даже если бы он уцелел после пущенной мною стрелы и последующего падения, даже если бы демон-дракон через магический медальон не похитил бы душу из его тела, милосердие было невозможно. Только смерть могла помешать Карающему Брату исполнить свою миссию и убить Эвелина. Эта цель захватила все его существо, вплавилась в каждую его мысль вследствие тех долгих и жутких приготовлений, которые искореняли и ломали свободную волю человека до тех пор, пока не убили в Квинтале совесть и не обратили к мраку его сердце.
Наверное, потому-то демон-дракон и нашел этого человека и, что называется, поработил его целиком.
Как жаль, дядя Мазер, что так случилось. Сколько возможностей погибло вместе с Квинталом!
За все годы, что я прожил, будучи Защитником, и даже прежде, в сражении за Дундалис, мне пришлось убить множество врагов — гоблинов, поври, великанов. Однако я никогда не уронил по ним ни единой слезы. Я долго и напряженно думал об этом в связи с моими чувствами по поводу гибели Квинтала. Были ли эти чувства ощущением превосходства человеческой расы над всеми остальными? Если так, то не являлись ли они наихудшим проявлением высокомерия?
Однако могу с уверенностью сказать, что в равной степени оплакивал бы гибель кого-либо из народа тол'алфар, если бы жестокая судьба заставила меня обнажить меч против эльфа. Я считал бы его смерть столь же трагичной, как смерть человека.
Так в чем же тогда состоит различие?
Наверное, все дело в совести. Мне думается, эльфы, как и люди (а может, даже в большей степени), наделены склонностью выбирать пути добра. Этого не скажешь о гоблинах и уж тем более — о злобных поври. Не могу безоговорочно отнести сюда и великанов. Возможно, они слишком тупы, чтобы даже отдаленно понять, сколько страданий причиняют своими воинственными выходками. Но в любом случае, я не проливал слез и не чувствовал угрызений совести, когда эти твари падали под ударами Урагана или гибли от стрел Крыла Сокола. Злодеяниями они заслужили эту смерть. Эти прихвостни дракона — воплощенного зла — убивали людей, а нередко и друг друга просто потому, что само убийство доставляло им удовольствие.
Я много говорил об этом с Пони, и она высказала интересную мысль. Если взять детеныша гоблина и воспитывать его среди людей или среди эльфов, в окружении красоты и величия Эндур'Блоу Иннинес, вырастет ли он столь же злобным, как и его соплеменники? Является ли их злодейство врожденным и неистребимым, или же оно проистекает от воспитания?
Услышав такой вопрос, твой и мой друг Белли'мар Джуравилъ рассказал, как давным-давно эльфы взяли детеныша гоблина в свою зачарованную страну и воспитывали так, как воспитывают маленьких эльфов. Но когда этот гоблин вырос, он оказался столь же злобным, исполненным ненависти и опасным, как и его сверстники, росшие в мрачных норах далеких гор. Изумленные эльфы попробовали взять на воспитание детеныша поври, однако результаты были еще печальнее.
Поэтому, дядя Мазер, я не собираюсь оплакивать гоблинов, поври и великанов. У меня нет слез для прихвостней дракона. Однако я оплакиваю Квинтала, павшего жертвой злодеяний. Я оплакиваю возможности, погибшие в этом человеке, и тот ужасный выбор, толкнувший его во мрак.
И мне кажется, дядя Мазер, что, оплакивая Квинтала или любого другого человека или эльфа, которого мне вдруг пришлось бы убить по велению безжалостной судьбы, я тем самым сохраняю человечность.
А этот боевой шрам, боюсь, навсегда останется незаживающим.
ГЛАВА 18
ВРАГИ ЦЕРКВИ
У них было лишь два самоцвета: гранат, улавливающий действие магических камней, и солнечный камень, обладающий противомагическими свойствами. На самом деле никто из них двоих не был особо сведущ в использовании самоцветов. Те немногие годы, что они провели в Санта-Мир-Абель, в основном были посвящены разнообразным телесным упражнениям и особому подавлению умственных способностей. То и другое было необходимо, чтобы они смогли по праву называться Карающими Братьями.
Утром караван покатил дальше на восток, а двое монахов, сменив сутаны на одежду простых крестьян, поспешили на юг, к переправе. На рассвете следующего дня они сели на первый из трех паромов, постоянно курсирующих через Мазур-Делавал, и днем уже были в Палмарисе. Не теряя времени, монахи отправились к северной окраине города, но, не доходя ворот, перелезли через городскую стену. Когда солнце начало клониться к западу, Юсеф и Данделион заприметили свою первую цель — троих поври и гоблина. Менее чем в десяти милях от Палмариса, среди валунов, эти твари устроили свой лагерь. Монахи сразу догадались, что гоблин был рабом, ибо он выполнял большую часть работы. За всякое промедление кто-то из поври тут же награждал гоблина шлепком по затылку, заставляя пошевеливаться. Что еще важнее, гоблин был привязан веревкой за ногу.