«Дух мадам Краул» и другие таинственные истории
Шрифт:
Чуть позже он заговорил снова:
— Прошло уже восемьдесят лет с тех пор, как моя семья впервые столкнулась с этим дурным предзнаменованием. Восемьдесят лет? Да, именно. А вернее, почти девяносто. В прежние времена мне не раз приходилось беседовать со стариками, которые хорошо помнили все, что тогда произошло.
А случилось следующее.
Владельцем старой фермы в Драмганниоле был в свое время мой двоюродный дед, Коннор Донован. Он имел такое состояние, какого никогда не было ни у отца моего, ни у деда, потому что на короткое время взял в аренду Балраган и сделал на этом деньги. Однако деньги не смягчают жестокого
В те времена наверху, в горах, вблизи Каппер Куллена, жила красивая девушка из семьи Коулман. Мне говорили, что в наши дни никого из Коулманов там уже нет: вся семья вымерла. За голодные годы очень многое изменилось.
Звали ее Эллен Коулман. Семья ее была небогатой. И все же такая красавица могла бы рассчитывать на хорошего жениха. Но она сделала выбор, хуже которого и быть не могло.
Кон Донован — мой двоюродный дед, Господи его прости! — видел Эллен Коулман, когда бывал, случаем, на ярмарке или на храмовом празднике, и влюбился — а кто бы на его месте устоял?
Он плохо обошелся с девушкой. Он обещал жениться и сманил ее, а потом нарушил обещание. Это старая история. Девушка ему надоела, а кроме того, он хотел многого в жизни добиться и поэтому взял себе жену из семьи Коллопи, с богатым приданым: двадцать четыре коровы, семьдесят овец и сто двадцать коз.
Кон Донован женился на этой самой Мэри Коллопи и стал еще богаче, а Эллен Коулман от горя умерла. Но нашему крепкому фермеру это было трын-трава.
Ему хотелось завести детей, но детей у него не было — вот и все, чем наказал его Господь, а в остальном у него все шло как по маслу.
И вот как-то ночью Кон возвращался из Нинаха, с ярмарки. В то время дорогу пересекала мелкая речка — мост через нее перебросили, как я слышал, уже позже; летом она часто высыхала. И это сухое русло, поскольку ведет оно прямиком, не петляя, к старому дому в Драмганниоле, обычно использовали, чтобы срезать путь. Ночь была светлая, лунная, и мой двоюродный дед направил лошадь в ту самую пересохшую речку; достигнув двух тополей у границы фермы, он свернул на луг и двинулся в дальний его конец, где под ветвями дуба в живой изгороди есть проход, — оттуда до дома остается всего несколько сотен ярдов.
В конце луга Кон Донован заметил — или ему привиделось — какое-то белое пятно; оно медленно передвигалось по земле к проходу, временами делая мягкие прыжки; эта белая тварь, скользившая вдоль ряда кустов, была, как описывал дед, размером не больше его шляпы — вот все, что удалось разглядеть, прежде чем она скрылась в том самом месте, куда он направлялся.
У самого прохода лошадь заартачилась. Двоюродный дед понукал ее, улещал — все было бесполезно. Он спешился и попытался провести лошадь за повод, но она с фырканьем отпрянула и принялась дрожать всем телом. Двоюродный дед снова поднялся в седло. Но лошадь не успокоилась и не слушалась ни ласки, ни плетки. В свете полной луны дед не обнаружил ничего, что могло бы напугать кобылу; задержка в двух шагах от дома показалась ему особенно досадной, и он окончательно потерял свое, далеко не ангельское, терпение; всерьез пустив в дело плеть и шпоры, он подкрепил свои усилия потоком ругательств и богохульств.
Внезапно лошадь
Ни жив ни мертв, мой двоюродный дед вошел в дом. Он рассказал жене свою историю, быть может не всю, а только то, что пожелал. Жена не знала, что и подумать. В одном не приходилось сомневаться: случилась беда. Муж был очень слаб и плох и просил немедля послать за священником. Когда больного укладывали в постель, то на его плече, там, куда пришелся удар, обнаружили пять отметин от пальцев. Эти странные следы — которые, как рассказывали, по цвету напоминали ожог от удара молнии — оставались на его теле до самой смерти.
Когда Кон Донован немного пришел в себя и смог поговорить с теми, кто его окружал — желая, как в последний час, облегчить свою душу и совесть, — он повторил ту же историю, но уверил, что не разглядел — или, во всяком случае, не узнал — женщину, стоявшую у прохода. Все решили, что это неправда. Священнику он сказал больше, чем остальным. Конечно же, ему было что открыть священнику. Но с тем же успехом он мог бы признаться и соседям — ведь все и без того не сомневались, что он видел покойную Эллен Коулман.
Мой двоюродный дед так и не оправился от пережитого. Он сделался боязливым и грустным молчальником. Происшествие случилось в начале лета, а осенью того же года он умер.
Разумеется, перед погребением созвали народ на поминки, какие приличествуют такому состоятельному «крепкому фермеру». Но по каким-то причинам устроено все было не совсем так, как обычно.
Принято помещать тело в самой большой комнате, которую называют кухней. В данном же случае почему-то, как я уже говорил, тело поместили в маленькой комнате, примыкающей к большой. Дверь, выходящая в большую комнату, во время поминок стояла открытой. У постели горели свечи, на столе лежали трубка и табак; для тех, кто пожелает войти, были приготовлены скамеечки.
Пока шли приготовления к поминкам, покойник находился в маленькой комнате один. Когда наступили сумерки, одна из женщин подошла к кровати, чтобы забрать стоявший рядом стул, но с визгом выбежала из комнаты; немного успокоившись в дальнем конце «кухни», где ее окружили любопытные, она поведала:
«Чтоб мне провалиться, но голова у него упирается в спинку кровати и он смотрит на дверь, а глаза громадные, как оловянные плошки, и сияют в лунном свете!»
«Да ну тебя, женщина! Ты, никак, сдурела!» — воскликнул кто-то из мальчиков (так называют всех работников на ферме, независимо от возраста).
«Молчи уж лучше, Молли! Тебе это почудилось, когда ты вошла в темную комнату. Что ж ты, глупая, не взяла свечу?» — сказала одна из женщин.
«Со свечой или без свечи, но я это видела, — упорствовала Молли. — Больше того, я почти готова поклясться, что его рука высунулась из постели и, удлинившись раза в три над самым полом, нацелилась схватить меня за ногу».
«Чушь! На что ему, дурочка, твоя нога?» — раздался насмешливый возглас.
«Дайте мне свечу, кто-нибудь… во имя Господне», — распорядилась Сэл Дулан, прямая сухощавая старуха, которая умела молиться почти как сам священник.