Духовидец (Из воспоминаний графа фон О***)

Шиллер Фридрих Иоганн Кристоф

У нас, маркиз, целый ворох новостей. Гвардейские гренадеры могут вернуться в полк — так решила последняя инстанция. Короче говоря, юный принц Эберхард умер. От ангины — самой обычной, но весьма опасной для детей болезни. Учитывая малую сопротивляемость организма, он был обречен с первого дня. Сделали все, что в силах человеческих, — бесполезно. Теперь и грустно, и дико, и смешно представить, какая борьба разыгрывалась вокруг слабого, невинного ребенка, сколько сил и хитрости растрачено ради того, чтобы им завладеть.

Для старого герцога это тяжелый удар; во время болезни он требовал известий ежечасно. Дабы показать населению и особенно дипломатам свое отношение к юному наследнику, он приказал устроить похороны с большой помпой. Гроб — в дворцовой церкви, народу — видимо-невидимо, каждый с цветами — садовники раздают цветы даром; не церковь, а цветочная выставка. Сообщают о маленьком казусе: в кулачке ребенка нашли несколько цветиков с карточкой

«От твоей матери». Никто из стражей не заметил, чтобы кто-нибудь так близко подходил к гробу, стоящему на возвышении: один лакей, правда, уверял, что видел у церковных дверей наследную принцессу, которую узнал, несмотря на густую вуаль. Памятуя о вознаграждении, он бросился было за ней, однако дама успела подняться в карету и уехать. Услышав об этом, старый герцог тотчас приказал оставить наследную принцессу в покое, — после кончины ее сына она, понятно, потеряла для него всякий интерес.

Известие о смерти ребенка, логично предположить, должно было бы порадовать нашего принца — ведь это уничтожило последнее препятствие на его пути. Нет, дорогой друг, все наоборот. Получив сие сообщение, принц заперся у себя и не выходил даже и следующим днем… наконец барону Фрайхарту удалось с ним поговорить. Хотя ребенок, совершенно очевидно, умер от вышеназванной болезни, принца, тем не менее, жестоко мучает совесть. Он только за одно и благодарен судьбе: мальчик, слава Богу, заболел в герцогском дворце, а не в нашем доме под нашей опекой. В остальном его терзает мысль, что он часто желал смерти юному наследнику: в конце концов, полагает принц мистически, его желание обрело конкретную форму.

Пилюли мекониума, рекомендованные доктором Тойфельсдроком, принц принимает прилежно. Здешний врач сообщил мне другое название. Этот наркотик чаще именуют лауданумом. Вы, вероятно, прочли мой запрос в последнем письме и, надеюсь, узнали подробности. Я еще не видел принца под действием препарата; по словам барона Фрайхарта, наркотик сначала возбуждает, потом успокаивает. Затем принц успокаивается полностью и впадает в несколько дремотное состояние. Я не вижу ничего плохого в этих пилюлях, все же боюсь, длительное употребление может привести к вредному пристрастию, наподобие винопития.

Прерываю письмо, дорогой друг, дабы не опоздать отправить с ближайшей почтой. Сейчас пришел Фрайхарт звать меня к ужину — он просит передать Вам наилучшие пожелания.

4 августа

Погребальные торжества вызвали чрезвычайный интерес населения. Старый герцог покинул резиденцию на следующий день и уехал в свой охотничий замок в Коттенвальде, куда за ним последовало довольно много иностранных послов.

Наш принц — наследник трона. Это признано всеми дворами без исключения. Старому герцогу тоже приходится с этим считаться: его единственное намерение — как можно дольше оставить принца в подобном положении. Скоро ему стукнет семьдесят. После пятидесяти он стал похварывать, жаловаться на астму, сердечное недомогание, подагру и, понятно, не очень радовался жизни… Однако в последние годы немощи отступили — вряд ли благодаря искусству врачей, скорее из-за его собственной крепкой конституции. Ранее он едва ли думал, что долго протянет, — эту мысль вполне разделял принц Александр. Однако сейчас чувствует себя здоровым и сильным: недавно сказал при прощальной аудиенции венецианскому послу, что надеется дожить и до следующего столетия.

Каковы же виды нашего принца? Сейчас ему почти сорок. Может случиться, он получит корону лет в шестьдесят. Ему, разумеется, передали слова герцога, — в последние дни его настроение явно понизилось. Корона, верно, прекрасная вещь, хотя зрелому человеку скучно ее дожидаться столько лет!

Граф Остен — маркизу Чивителле

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

10 августа

Ваша посылка пришла, дорогой маркиз, принц и Фрайхарт распаковали картину при мне. Признаюсь, не видел другой работы Бернардино Белотто — он ведь ученик Каналетто, не так ли? — которая мне столь же понравилась! Радость принца была несравненно сильней, ведь ему пейзаж говорил и многое другое. Он тотчас принялся Вам писать — Вы получите наши письма одновременно. Его вновь полонили воспоминания о Мурано, он даже решил просить своего друга, доктора Тойфельсдрока, устроить встречу с Вероникой. И тут выяснилось: принц, равно как мы с Фрайхартом, не имеет ни малейшего представления об их местопребывании, хотя они довольно давно живут в нашем городе. Я выразил готовность немедленно приступить к поискам, но принц отказался.

Тоска по Веронике лишила его аппетита и разговорчивости, во время ужина он только и произнес: «Увидеть ее, увидеть…»

Я упомянул об этом моменте, ибо уверен: несмотря на все предосторожности, у нас среди прислуги имеется шпион. Недавно мы с Фрайхартом сидели на террасе моего

дома, он примыкает к парку. Принц уединился в своих покоях, мы за бокалом вина углубились в шахматную партию. Очевидно, это занятие серьезно нас увлекло — мы не слышали шагов ни на садовой дорожке, ни на каменных ступенях террасы. Вдруг за моей спиной раздался голос: «Конец, граф! Берите пешку, через шесть ходов мат!» Мы вздрогнули — за мной стоял доктор Тойфельсдрок. Барон резко поднялся, он знал, с каким нетерпением доктора ждет принц. Но доктор не собирался уходить: он сел на место Фрайхарта и спросил, не желаю ли я с ним сыграть? Барон передал просьбу принца, я присоединился. Но примечательный доктор холодно ответствовал: «Нет. Передайте принцу, пусть подождет. Или лучше скажите, барон, я вообще не приду». Потом обратился ко мне, иронически улыбаясь: «Вот вам и свободная воля, граф! Я пришел переговорить с принцем, вижу, вы тут играете в шахматы. Давно уж не передвигал фигур и вдруг загорелся. Принц забыт, более того, граф: если вы сейчас откажетесь играть, я сегодня сам займусь какими-нибудь шахматными проблемами. И к чему болтать о свободе воли?» Барон заторопился предупредить принца, но доктор крикнул вдогонку: «Не приводите его сюда, слышите? Я буду играть в шахматы и не хочу, чтобы меня беспокоили». Я решился играть, желая, по крайней мере, его удержать, — вдруг переменит решение и захочет повидаться с принцем! Он выбрал фианчетто — слабый дебют, однако разыграл великолепно. Я постепенно упустил инициативу и мне пришлось защищаться, — настолько безошибочны были его ходы. Вскоре пришел Фрайхарт, очевидно, с поручением принца. Он еще не вымолвил ни слова, все-таки из-за этой маленькой помехи доктор сделал грубый промах, который мог стоить партии. Он немедленно оценил ситуацию, и мгновенная тень недовольства прошла по его лицу. Затем рассмеялся и повернулся к барону: «Возвращайтесь, барон, и передайте принцу, пусть выглянет из окна своей спальни в одиннадцать часов. Как раз взойдет луна, и он увидит желаемое».

Эти обычные слова звучали, однако, весьма повелительно: Фрайхарт молча поклонился и вышел. Доктор вновь сосредоточился над доской. Я предложил взять назад неудачный ход — он терял слона за пешку, — но доктор покачал головой. «Совершил глупость и должен понести справедливые последствия». Пользуясь преимуществом, я предпринял атаку, стараясь не ошибаться: обдумывая тщательно каждый ход, охотно шел на размен, чтобы закрепить успех. Положение на доске создалось весьма благоприятное, и я готовился разменять ладьи. Не скрою, очень уж хотелось его обыграть. И тут он произнес: «Мат в девять ходов!»

Я растерялся, пустился на разные увертки — бесполезно. Пришлось признать себя побежденным.

Партия продолжалась довольно долго. Доктор поднялся уходить. Я провел его вокруг дома на улицу; когда мы пересекали палисадник, появился слуга с лошадьми. Через минуту они исчезли в темноте. Я отнюдь не утомился, а потому решил посетить барона. Он сидел за письменным столом, ревностно занимаясь корреспонденцией принца, которую надлежало отправить утром. Я предложил помочь — работа двинулась быстрее. Случайно вскинув глаза, увидел лунное сияние в комнате и подошел к окну. Фрайхарт последовал за мной. «Сейчас принц должен увидеть… желаемое. Вы не поверите, граф, как он обрадовался известию. А что он желает увидеть? Я не стал спрашивать…» «Что желает увидеть? — воскликнул я. — Разве он не сказал за ужином? Даму из Мурано, естественно». Мы выглянули из окна: внизу раскинулся парк, ни шороха, ни дуновения в ночи. Из тени вязов выступила женщина и медленно пошла в сторону круглой лужайки перед замком, к маленькому бассейну с фонтаном. Откинула вуаль — Фрайхарт тотчас узнал ее. Она скользила медленно, совсем неслышно, словно призрак в лунном свете. Некая нереальность в движениях, некая механистичность. Остановилась близ высокого розового куста, надломила, сорвала белую розу. Пошла дальше, помедлила. Села на каменную скамью, взмахнула крохотным веером, сложила и вместе с розой уронила на скамью. Намеренно, конечно, ибо, уходя, оглянулась. Медленно удалилась, исчезла среди вязов. Вскоре послышались шаги на террасе — принц спускался в парк. Подбежал к скамье, схватил веер и розу, прижал к губам. Долго смотрел в сторону ее исчезновения, порываясь, вероятно, пойти вслед. Вздохнул, еще раз поцеловал розу, побрел назад.

Должен сознаться, дорогой маркиз, было в этой сцене нечто трогательное, призрачно сентиментальное, вполне совпадающее с волшебством лунной ночи: и все же, маркиз, Вы, я полагаю, вряд ли повели бы себя так в подобной ситуации. Дрожать в лихорадке, сжигаться в пламенной тоске по возлюбленной… и даже не осмелиться подойти… Если бы существовал какой-то запрет, какая-нибудь клятва, данная доктору Тойфельсдроку, нет, я своими ушами слышал его слова — пусть принц на восходе луны увидит желаемое. Ни единого намека на запрещение приближаться к Веронике! Держу пари, Вы, маркиз, или Цедвиц не мешкая ни секунды, заключили бы возлюбленную в объятия, более того, я сам, будучи старше и хладнокровнее вас, поступил бы точно так же.