Духовная война
Шрифт:
Это висело в воздухе несколько мгновений, прежде чем кто-то заговорил. – Что это на самом деле значит? – спросила Николь немного робко. – Откуда приходит этот уровень энергии? – Из вас, – ответил я. – Это ваша энергия, та же энергия, которая в вас сейчас, но вместо того, чтобы изрыгать её во все стороны наружу, вываливать её из себя так быстро, как только возможно, используйте её, направив на единственную цель. – Да, – сказала она, – но как? – Это хороший вопрос, и молитва, духовный автолизис и «мементо мори» – вот мои ответы. Вы должны начать с сосредоточения внимания на себе. Ничто не произойдёт прежде этого, и никто за вас этого не сделает. По существу, не имеет значения, как вы отсекаете эту энергию, не имеет значения, во что вы верите, всё, что у вас есть это крошечный момент бытия между двумя вечностями небытия. Если не сейчас, когда? Поднялись несколько рук. Они хотели отстаивать свои убеждения на счёт жизни после смерти, что есть более широкие, чем явно видные, измерения царства сна, но разговор о бессмертии эго не выдержит и двух минут честного исследования, а я не хочу, чтобы прощание с Брэтт перешло в торжество убеждений, поэтому я поднажал. – Всё, что у вас есть, это окошко бытия в царстве сна, которое может захлопнуться в любой момент. Вопрос в том, что вы будете с ним делать? Когда вы начнёте действительно глубоко понимать этот вопрос, ваша жизнь начнёт рушиться каскадом. Рухнет всё, кроме самой жизни. Затем начнётся игра, и всё, о чём мы сейчас говорим, приобретёт смысл. Тогда вы поймёте, что в действительности значит думать, и почему большинство людей никогда этого не делают. Тогда вы начнёте видеть, что значит спать, и что практически все спят. Тогда вы начнёте понимать, что значит говорить, что люди — это
***
– Вы говорите, что реально ничто, – сказала Шанти немного позже. – Как может быть ничто реально? Это бессмысленно. – Не знаю, – сказал я. – Я не обладаю знанием на сей предмет. Это царство сна. Здесь не о чем больше говорить.
– Но это как-то, – она подыскивала слово, – не удовлетворяет. – Всё дело в точке зрения, – ответил я, – не это не удовлетворяет, а вы не удовлетворены. Я осознан в царстве сна, и вовсе не нахожу это неудовлетворяющим. У меня нет вопросов, недовольств, нерешённых проблем. Я совершенно удовлетворён. Мне всё целиком нравится. Я бы ничего не изменил. – Вы никогда ни в чём не заинтересованы? – В чём? В том факте, что нет ничего, чем можно заинтересоваться? Что можно сказать о сне? Неужели вы находите неудовлетворяющим то, что в ваших снах не хватает материальности и основательности? Что они лопаются как мыльные пузыри, когда вы просыпаетесь? – Нет, – сказала она, – конечно нет. – Ну вот, это то же самое, – сказал я Шанти, но для всех. – Единственная разница в том, что вы этого не знаете. Но могли бы. Это возможно узнать, увидеть. Здесь нет тайны. Ничего не спрятано, только не видно. Все эти метафоры, аллегории, иносказания – очень мощные инструменты понимания. Если вы хотите хоть как-то продвинуться вперёд, вы должны попытаться больше им доверять, но проверять, насколько они могут согнуться, прежде чем сломаться. Используйте духовный автолизис для нападения. Некоторые сильнее, другие слабее, конечно, но понимание консенсусной реальности как «царство сна» сломать невозможно. Жизнь всего лишь сон. Реальность не имеет основания в реальности. С закрытыми глазами вас это не удовлетворяет, с открытыми же я нахожу это восхитительным, волшебным, абсурдным, интерактивным, вызывающим, мистическим, игривым и непродолжительным. Вы хотите ответов, но ответов нет, есть только убеждения, а если вы хотите пробудиться, либо внутри, либо из сна, убеждения вам не друзья. Они только тянут вас назад. Требование ответов и объяснений это тактика эго для замедления скорости потока. Вы можете просто перестать выставлять эти эгоистические требования и расслабиться в то, частью чего вы являетесь – довериться, сдаться, отпустить. Вы не слышите, но часы тикают, и вы не знаете, сколько тиканий вам осталось. Прислушайтесь. Игра в разгаре, играете вы или нет. Я развернулся к группе. – Я не какой-нибудь великий умственный деятель. Я просто парень, который серьёзно захотел всё выяснить. И Брэтт тоже. Я не могу ничего вам сказать, чего бы вы не могли выяснить сами. Я не вижу ничего, чего бы вы не могли увидеть сами. Как Сократ – я знаю только то, что ничего не знаю. Это подтекст cogito, и вместе они образуют альфа и омега всего знания: я знаю, что я есть, и я знаю, что не знаю больше ничего. Это легко сказать, но чертовски трудно понять.
***
Несколько минут продолжался непринуждённый диалог, пока мой одноразовый сотовый телефон не завибрировал в кармане, сообщая о том, что Лиза и Мелисса спускаются к нам. Я взошёл на небольшой пирс и зашвырнул свой телефончик, наблюдая, как он плюхнулся в воду и исчез. Этот сигнал был последним, для чего он был мне нужен, и я был рад от него избавиться. Глядя на расходящиеся круги, я вспомнил об одном вечере в далёком прошлом, почти таком же как теперь, когда я стоял на похожем пирсе, глядел на тёмную воду и выкидывал одну вещь. Это было в самом начале моего процесса пробуждения, и я выбрасывал фамильную вещь, которая перешла ко мне, и предполагалось, что я когда-нибудь передам её своему сыну. Это были старинные дорогие часы, семейная драгоценность, и выкинуть её навсегда было непростительной наглостью. Я не думал об этих часах много лет, и почувствовал прилив благодарности, товарищества и симпатии к тому совершенно безбашенному молодцу, которым я был. Я вернулся к группе. Попросив всех отодвинуть стулья и встать вокруг меня и огня полукругом, я поставил один стул возле огня и встал на него. – Одна из причин, по которой мы сегодня здесь собрались, это попрощаться с Брэтт, – сказал я. – Брэтт была не просто человеком. Не хотелось бы оскорблять её память банальными пошлостями, которые могли бы отлично послужить другим, и это поднимает важный вопрос: что мы можем сказать о Брэтт? О её жизни? Я бы не стал стоять здесь и говорить, что её жизнь имела смысл, или что она ушла в лучшее место. Она дала бы мне пинка под зад, если бы услышала такое, и правильно бы сделала. – Все засмеялись. – Она сыграла хорошую игру, вот что можно о ней сказать. Она была честна так, как почти никто в этом мире. У неё была смелость посмотреть фактам в лицо. А это довольно редко. Все молчали и были должным образом угрюмы.
– Сначала я хотел принести сюда сегодня череп Брэтт, чтобы каждый подержал его в руках, может быть, поставить его на стол рядом с её улыбающейся фотографией. Это создало бы хорошую, провоцирующую размышления, живописную картину – непосредственное соседство одинаковых оскалов жизни и смерти, но оказалось, что не так-то просто заполучить чей-либо череп, да к тому же, Брэтт была уже кремирована. Было предложение принести сюда урну с её прахом и развеять его над водами этого озера, пока я буду нести чушь о том, как она здесь родилась, но мне показалось это довольно банальным, и думаю, Брэтт бы со мной согласилась. Итак, я спросил вселенную, что делать, и ответ пришёл ко мне незамедлительно и безошибочно. Кто-нибудь знает, что получится, если подвергнуть давлению углеродную сущность? Ну, очень сильному давлению? Некоторые быстро сказали «нет» и спросили, что получится, но вопрос был риторическим. В течении одной минуты, пока я слез со стула, выпил воды, пошерудил в костре, ответ уже разнёсся по группе. Когда я вернулся к своему стулу и посмотрел на их лица в танцующих отсветах пламени, я увидел, что они поняли, но не могли поверить. – У кого она? – спросил я, выискивая среди них. – У кого шкатулка с Брэтт?
***
Существует возможность кремировать человека, немного очистить пепел и под давлением сделать из него алмаз. Есть компании и лаборатории, которые этим занимаются. В то время об этой процедуре не было широко известно.
***
Полчаса ушло на то, чтобы объяснить всем процесс создания алмаза. Шкатулка сделала ещё один круг, чтобы каждый мог изучить её в свете нового знания. В этот раз бриллиант вынули из шкатулки. Им хотелось дотронуться до него, подержат в руках, подумать о том, чем он был, и чем были они все, потому что это те вещи, о которых мы должны думать, когда мы предстаём перед смертью, перед покойниками и останками умерших. Таков был желаемый эффект, который был у меня на уме, когда я думал вначале об использовании черепа Брэтт для рассказа и показа, и позже, когда решение сделать алмаз дало о себе знать. Но я не мог вообразить, что эффект будет таким трогательным. Ушло ещё полчаса, чтобы они могли переварить это, и мы смогли продолжить. Кто-то был взволнован, кто-то плакал, некоторые собрались в небольшие группки, чтобы между собой выразить свои чувства. Прошёл целый час, прежде чем шок смягчился, и люди успокоились и вновь стали чувствовать себя комфортно. Бриллиант — это красивая ложь, и люди жаждали в неё поверить. В нём они видели красоту и смысл. Они видели суть – проблеск истины, или смутную перспективу бессмертия. Они видели все те вещи, которых здесь не было, которые были спроецированы на этот небольшой камушек фильтрами, через которые они видели его.
Не хочу показаться бессердечным ублюдком, но я видел смысл бриллианта лишь в том, что он был совершенно бессмысленным. Я находил прекрасным в нём саму его ничтожность. Я поднял его перед собой на цепочке, и рассматривал. Этот человек ходил среди нас, был здесь, в этом месте, мы видели его, слушали его, он был таким же как мы, а теперь стал этим дурацким камнем. Брэтт, владелица ранчо, женщина, уцелевшая в битве, учитель, дочь, мать, бабушка – теперь лишь яркая безделушка. Брэтт не умерла. Не существует существа Брэтт, которое обладает статусом мертвеца. Просто нет такой вещи как Брэтт. Она не умерла, она просто ничто. Фактически, она не стала ни больше ни меньше, чем когдалибо была, чем кто-либо когда-либо был. Она была лицом в облаках, которое образовалось на минуту, и потом пропало. Вот чем на самом деле кто-либо или что-либо является, и можно спокойно принять это, не потому что это успокаивает, но потому что это правда.
***
Следующую часть вечера должны были провести Лиза и Николь. Они вернули себе шкатулку и бриллиант и попросили всех сесть и замолчать. Они вывели Мелиссу вперёд и сказали несколько тёплых слов о Брэтт, которые заставили всех вытирать слёзы, а затем преподнесли бриллиант Мелиссе. У них всё получилось хорошо. Мелисса тоже молодец. Она взяла шкатулку и долго и трогательно изучала её в тишине. Затем она поблагодарила всех и немного рассказала о своей матери, что она не знала ту Брэтт, которую знали мы все, но что хотела бы знать. – Любимым фильмом мамы был «Гарольд и Мод», – сказала она, – и я подумала, что наверное, я должна, приняв сегодня этот бриллиант, пойти прямиком на тот пирс и выкинуть его в воду, как сделала Мод с кольцом, которое ей подарил Гарольд, и я бы сказала: «Так я буду всегда знать, где он», как сказала Мод. Мне показалось так поступить будет правильно, но подумав ещё немного, я решила, что совсем не понимаю этого, я не понимаю, почему Мод выкинула подарок Гарольда, и если бы я так поступила сейчас, это было бы фальшивым, только ради шоу, поэтому я не буду так поступать. Я оставлю его у себя и попытаюсь понять свою мать с той стороны, с какой вы все её знали, и если у меня когда-нибудь это получится, тогда, может быть, я пойму, почему Мод выкинула то кольцо, и может быть, тогда я приду сюда, даже если буду уже совсем старой, и брошу алмаз в воду, и скажу маме: «Так я буду всегда знать, где ты», и буду знать, что это значит. Я думаю, что это будет значить, что я почтила её, попыталась понять её, и не просто выкинула, чтобы это выглядело так, как будто я поняла что-то, не поняв, или как будто я просто хотела избавиться от неё. Не знаю, есть ли какой-нибудь смысл в этом. Надеюсь, вы все меня понимаете. Спасибо за этот подарок, за то, что пришли сюда, и за то, что знали мою мать так, как не знала её я.
***
Лиза и я пошли проводить Мелиссу назад в дом и сказать ей спокойной ночи. Мы попрощались и ушли. Лиза направилась обратно к озеру. Я направился к машине. – Куда это вы? – спросила она. – Пора уходить, – сказал я. – Уходить? Но у людей ещё много вопросов. Вы всех взволновали. Они стоят, переговариваются и ждут, когда вы вернётесь. Они о многом хотят вас спросить. Я остановился и повернулся к ней. – О чём же? – спросил я её. – Например, какой достойный вопрос они могут мне задать? – Почему вы спрашиваете меня? Я не знаю. – Зная то, что вы знаете, какой информации им не хватает, чтобы совершить путешествие из отрицания в осознанность? Какой ответ есть у вас или у меня, который им стоило бы услышать? Она выглядела озадаченно. – Не знаю, – повторила она. – Уже пора перестать так говорить. Она напряглась. В трудных ситуациях она молчит, что усложняет мне задачу, значит, я должен говорить твёрже.
– Наши с вами отношения почти закончены, – сказал я. – Несколько часов дороги, и всё. Она немного расслабилась. – Но мы могли бы... – Разве? Вы всё лето просидели со мной за письменным столом. Вы видели, чтобы я разговаривал с кемнибудь по телефону, или переписывался по электронной почте? Вы видели приходящие письма, я когданибудь отвечал на них? – Нет, но... – Какие-либо признаки семьи, друзей, людей в моей жизни? – Нет. – Вы думаете, что я скрываю от вас эту часть моей жизни? – Нет, думаю, нет, но... – Я не инструктор жизни, не гуру, не суррогатный отец. У меня нет человеческих отношений. Каждый человек это остров, целиком сам по себе. Если бы у меня был кобель, я назвал бы его Уилсон. Я знаю, где я. – Но я думала... – Я сослужу вам плохую службу, оставшись в вашем распоряжении. А также тем людям возле озера. Это соло. Если тонущий человек хватается за меня, я делаю ему одолжение, ударив его по лицу. Она опечалилась. – Вы сирота, – сказал я ей. – Даже если ваши родители были бы живы, вы сирота. К этому вам нужно привыкнуть. Если вы напишете мне письмо через несколько лет, я с нетерпением его прочту. Надеюсь, там будет сказано, что вы поняли, что я вам сейчас говорю, что вы продолжаете развиваться в зрелого и постоянно прогрессирующего взрослого человека, и в таком же духе воспитываете детей. Я надеюсь, что в этом письме будет так написано. – А что ещё там могло бы быть написано? – спросила она с серьёзным видом. – Дорогой Джед. Мне намного лучше после того небольшого нервного срыва. Я снова занимаюсь юридической практикой, дети хорошо учатся в школе, и возможно, мы вновь соединимся с Дэннисом. Я увлеклась гольфом и принимаю участие в местной благотворительности. Не большая причёска и толстый зад в Корпус Кристи, ха ха! Спасибо, что помогли мне в трудное время. С любовью, Лиза. Она выглядела так, словно я её ударил. – Вы так думаете? Я пожал плечами. – Выбор за вами. Даже теперь, после всего, через что вы прошли, вы всё ещё должны открыть глаза, сделать первые шаги, чтобы осознать новый и непохожий мир, в котором вы находитесь. Вы думаете, что всё уже закончено, но процесс всё ещё в самом разгаре. Вот вам шлепок под зад. Abrase los ojos, abogada*. –----- *Откройте глаза, адвокатша –----- – О, господи, – сказал она, печально качая головой, – такой прекрасный вечер. – Да, конечно, – согласился я. – Это самый прекрасный вечер на свете. А что мы делаем? Есть только осозанность и отрицание, движение вперёд и назад, прогресс и окапывание. Те люди у озера либо пройдут через тот переход, через который прошли вы, либо останутся в своих норах. Им не нужна информация, им нужна суицидальная неудовлетворённость. Какой ответ есть у вас или у меня, который им необходимо услышать? Теперь я вас спрашиваю. Вам решать. Что вы хотите сделать? Она долго смотрела мне в глаза, затем кивнула. – Поехали, – сказала она.