Духовные основы русской революции
Шрифт:
II
Вся революционная история русской интеллигенции приучила ее к безответственности. Она никогда не призывалась к ответственным делам в русской истории. Ответственность за несчастную судьбу России, за все зло русской жизни привыкла интеллигенция возлагать на «них», на власть, противополагаемую народу, но никогда на себя. Ссылки, тюрьмы и казни нравственно укрепляли чувство безответственности. Несчастная русская интеллигенция привыкла к гонимому положению и во всем считает виновными своих гонителей. Тот, кто не призван к строительству жизни, кто выброшен за борт, тот лишен возможности развить и укрепить в себе чувство ответственности. Интеллигенция привыкла исповедовать самые безответственные теории и утопии, которые никогда не проверялись на жизненном опыте. В своем замкнутом мирке интеллигенция изживала самые крайние учения, но никогда серьезно не готовила себя к жизненной проверке этих учений. За несколько дней до переворота представители революционной интеллигенции и не помышляли, что им выпадет на долю взять на себя ответственность за судьбу великого государства. И после того как произошел переворот, когда пали все преграды на путях демократии, революционная демократия отнеслась к Временному правительству первого состава почти так же, как относилась к старому правительству, она перенесла свои старые навыки в новую Россию. От подпольной и отщепенской революционной психологии она отказаться не могла. Профессиональные революционеры продолжали делать революцию и тогда, когда уже не против кого и незачем ее было делать. Безответственная революционная оппозиция была целиком перенесена и в освобожденную Россию. И нужно прямо сказать, что русская революционная интеллигенция есть, быть может, самое инертное и самое реакционное наследие, полученное новой Россией от России старой – она живет в старом, дышит старыми, отрицательными чувствами, она неспособна проникнуться творческой психологией. Это –
Люди эти начали с того, что совершили величайшее преступление – бросили в темные народные массы семена классовой злобы и ненависти и довели дело восстания класса на класс до чудовищных размеров, угрожающих смертью государству и нации и превращающих русскую жизнь в ад. Потом люди эти сами испугались дела своих рук, они вкусили горькие плоды своей разрушительной работы и спешно начали проходить элементарную школу государственного и национального воспитания, и некоторые из них по складам стали произносить слово отечество. Получив власть, они начали безуспешно исправлять некоторые свои ошибки, например, пытались возродить армию, но наряду с этим делали все новые и новые ошибки. Русская социалистическая интеллигенция подверглась опасности быть сметенной ею же самой разнузданной народной стихией. Революционная интеллигенция сама же начала разрушать освобожденную, новую Россию и, став у власти, бессильно пытается исправить последствия своего разрушения. Не творческие, а разрушительные дела привели русских социалистов к власти, и путь этот породил трагическое бессилие власти. Ткань души этих людей такова, что они не могут властвовать. Власть – не интеллигентское дело. Когда интеллигенты-революционеры перестали быть гонимыми и превратились в гонителей, у них обнаружилась черта ужасного нравственного неблагообразия. Они не способны достойно нести бремя власти, ибо прежде всего понимают власть, как право, а не как обязанность. Для того чтобы достойно властвовать, нужно отказаться от революционной психологии, нужно приобщиться к тайне целого и тайне преемственности. «Революционная власть», как и «революционный порядок», – нелепое словосочетание. Попытки создать «революционную власть», опираясь на революционную психологию, в течение нескольких месяцев уподобили атмосферу, в которой действует правительственная власть, бедламу и породили явления нравственного безобразия. После того как произошел революционный переворот, нужно было организовать в России новый порядок жизни, приступить к строительству и творчеству. Вместо этого здорового пути – пути национального возрождения – у нас продолжили революцию до бесконечности, стали на путь разрушения и не в силах были отказаться от старой революционной психологии, порожденной гнетом и братством. Революционная демократия не может властвовать, это – старая, а не новая демократия. Строителем жизни, строителем новой России может быть лишь демократия нового душевного типа, с развитым чувством ответственности, с развитым инстинктом производительности, с крепким сознанием национального и государственного целого и связи с историческим прошлым, т. е. творческая национальная демократия. Демократия должна создать аристократию, т. е. подбор лучших. Революционная же демократия, которая есть революционная интеллигенция, с русской революцией кончает свою историю.
III
Наши социалисты разом и борются за власть, всеми способами дискредитируют власть «буржуазную», и боятся власти, не хотят взять на себя полноту ответственности. Не потерявшие стыдливости и совестливости русские социалисты чувствуют себя неловко оттого, что в революции, которую сами же они называют «буржуазной», главенствуют социалисты, а буржуазия утеснена и в загоне. Это – парадокс русской революции, который беспокоит русских социалистов, еще не окончательно лишенных чувства ответственности. Социалистический строй не может быть сейчас введен в России, стране промышленно отсталой, бедной и некультурной, с рабочим классом непросвещенным и неорганизованным, при несомненном социальном антагонизме крестьян и рабочих. Да и социалистический строй есть абстракция, конкретны лишь многообразные социальные реформы. Радикальные социалистические эксперименты отбрасывают сейчас Россию назад, разлагают ее. И вот социалисты требуют участия буржуазных элементов в организации власти, не могут без них делать «буржуазной» революции, но они нужны им только как ширмы, чтобы переложить со своих плеч непомерное чувство ответственности. Как только коалиция устраивается, социалистические элементы требуют, чтобы буржуазные элементы целиком исполняли их программу. Таково же было отношение старой власти к либеральным элементам русского общества: в опасные минуты их готовы были призвать, но с тем, чтобы сохранить в неприкосновенности старый режим. Социалистическое засилье натворило много бед и ведет Россию к великому позору, но социалисты не хотят принять целиком на себя ответственность за эти беды и этот позор. Революционная демократия боится полноты власти, полноты ответственности, и не хочет поступиться той властью, которая неожиданно выпала на ее долю.
Со страхом вскарабкались представители социалистической интеллигенции на вершину власти. Их собственные крики против буржуазии поставили их в трагическое положение. Они нравственно пали на высоте. Эти люди нравственно могли переживать гонения, но не могут нравственно переживать господство. Не царственная течет в них кровь, не к расе властителей принадлежат они. Русская социалистическая интеллигенция у власти есть явление трагикомического бессилия. Она не может создать эстетического стиля власти и обречена на нравственное неблагообразие и падение. Человек, попавший в слишком несвойственное и неподходящее ему положение, бывает бессилен, не эстетичен и с трудом остается на нравственной высоте. История подстроила ловушку русской социалистической интеллигенции, и за экстатические мгновения силы и славы ей предстоит тяжелая расплата. Для меня совершенно ясно, что пребывание у власти русской революционной интеллигенции и те эксперименты, которые она делает над несчастной Россией, есть ее конец, ее могила, есть демонстрация лжи ее основных идей и принципов. У нас слишком берут всерьез ныне господствующий русский социализм, слишком им напуганы и подавлены. Это – ложная перспектива. Все это засилье «революционной демократии» и есть лишь выражение русского хаоса и русской тьмы. Это призраки и миражи русской жизни. В русской революции слишком много нереального, много декораций, которые могут быть сняты в несколько минут, и театральных представлений, в которых действуют совсем не реальные персонажи. Подлинные реальности прикрыты, и реальное соотношение сил совсем не таково, как это кажется на поверхности. У нас был создан миф о большевиках, и миф этот принял видимость реальности, но и большевики трясутся от страха контрреволюции и возвращения старых господ, и они принадлежат к расе, не призванной долго господствовать. Мгновение их господства будет призрачным, одним из кошмаров больной души русского народа, не более. Раньше или позже в России должна быть реальная, крепкая, национальная государственная власть. Эта власть может быть разной по своей окраске, но она не может быть властью революционной интеллигенции – породы, обреченной на вымирание. Будет власть новой, более сильной и цельной породы, не изъеденной старыми болезнями, не обессиленной нравственной рефлексией, способной к выполнению сурового долга. Не могут быть у власти те, которые еще накануне не знали, допустима ли война и оправдана ли защита отечества, сомневались, можно ли мерами принуждения поддерживать в стране порядок и предотвращать анархию, по-гамлетовски рефлектировали над отталкивающей суровостью всякого государственного бытия. Грядущая русская демократия, если она и будет, ничего общего не будет иметь с тем, что сейчас называют «революционной демократией». И если у нас будет здоровое социалистическое движение, то оно ничего общего не будет иметь с русским революционным социализмом, ныне справляющим свои оргии. Россия должна найти в себе расу людей, способных к власти, новую аристократию.
«Русская мысль», январь-февраль 1918 г.
Глава V. Революция и духовная жизнь
Свободная церковь и собор
I
Русский народ всегда чувствовал себя народом христианским. Многие русские мыслители и художники склонны были даже считать его народом христианским по преимуществу. Славянофилы думали, что русский народ живет православной верой, которая есть единственная истинная вера, заключающая в себе полноту истины. Тютчев пел про Россию:
Удрученный ношей крестной,Всю тебя, земля родная,В рабском виде Царь НебесныйИсходил, благословляя.Достоевский проповедовал, что русский народ – народ богоносец. Лучшие русские люди верили, что в скрытой глубине русской народной жизни таятся возможности высших религиозных откровений. Но вот грянула революция и привела в бурное движение необъятное море народной жизни. Народ, безмолвствовавший тысячу лет, захотел, наконец, выговориться.
И вот, прислушиваясь к многоголосью народному в разбушевавшейся стихии революции, приходится признать, что имени Христова не слышно в этом гуле. Не во имя Христа совершилась революция, и не христианская любовь направляет ее течение. Все попытки превратить нашу национальную революцию в социальную
Революция ударила по церкви и разрушила старую связь церкви и государства. Внешне в строе церковном все пришло в движение. Русская церковь должна перестроиться снизу доверху. Но в стихийном нарастании революции церковное движение оказалось совершенно затерянным. Церковного голоса не слышно в гуле революции. В дни великой опасности для России православная церковь не играет той роли, какую играла в прежнее время, когда св. Сергий Радонежский спасал родину и направлял ее духовно. Есть основание опасаться, что подобно тому, как до переворота церковь была принижена перед старым самодержавным государством, она будет принижена и перед новым демократическим государством. Но в дни, когда Россия и весь мир переживает небывалые катастрофы, когда все в мире стало зыбким и колеблющимся, христиане не могут не желать, чтобы был услышан голос Свободной Церкви Христовой. Свободная церковь есть прежде всего церковь, независимая от власти государства и от всякой стихии этого мира. Она в себе самой черпает источник своих откровений, она получает свою свободу от главы своего Христа. Не может церковь получить свободу от революций и изменений, происходящих в государстве, не может свобода церкви родиться от демократического строя. И если в старой связи церкви и государства нарушено было заповеданное Христом отношение между «божьим» и «кесаревым», то это было внутренним падением церковного народа, церковного человечества, его соблазном и порабощением «миру сему». Церковь в своей внутренней святыне, которую не одолеют врата адовы, не может быть порабощена. Она сама есть источник благодатной свободы, она ограничивает то всевластье государства, перед которым склонился мир языческий, и охраняет бесконечную природу и бесконечные права человеческой души. Только христианство признает бесконечность человеческого духа и его несоизмеримость ни с какими царствами этого мира. Но церковь есть богочеловеческий организм, и человеческая воля церковного народа может соблазняться всеми искушениями, может отпадать и рабствовать. Русский церковный народ, находившийся под духовным воздействием Византии, прошел через большие искушения, он воздал «божье» – «кесарю». Автокефальность русской церкви означала возглавление ее царем. На этом пути церковный народ в России утерял всякое самостоятельное значение в жизни своей церкви. Соборное начало осталось в голове таких идеологов православия, как славянофилы, но оно отсутствовало в самой церковной действительности. И церковный народ, и церковная иерархия привыкли к приниженной пассивности, вся активность была возложена на органы государства. И задачу наших дней для жизни церкви нужно видеть прежде всего в том, что самый церковный народ и церковная иерархия ныне призываются к активности и самодеятельности во всем (между прочим и в деле религиозного воспитания). Нельзя уже рассчитывать, что дело христианства на земле сделает за православных христиан кто-то другой, какая-то опекающая и покровительствующая власть.
II
Внешний строй русской церкви, которая была самой большой и самой сильной частью Восточной православной церкви, держался своей связью с царской властью. Падение «священного русского царства» означает новый период в истории Восточной церкви. Кончилась византийская идея. Церковный народ освободился от одного из соблазнов, от рабства у «кесаря», и ему дана свобода выбора дальнейшего пути. Внешнее единство Восточной церкви ничем уже не держится. И это есть огромное испытание духовных сил церковного народа. Отныне Восточная церковь может держаться лишь внутренним единством, лишь возрожденной церковной силой и крепостью. И именно потому должна пробудиться церковная воля к восстановлению вселенского единства церкви. Падение русского самодержавия облегчит движение к соединению церквей. Но движение это нужно прежде всего мыслить не как внешнюю унию, а как внутреннее обращение двух половин христианского человечества друг к другу с любовью, не отказываясь от своеобразного опыта каждой из половин. Вполне свободной может быть лишь Единая Вселенская Церковь, не прикованная к государствам и нациям, не зависящая от власти национальных государств. Всякое разделение в церкви есть уже частичная утрата свободы. Автокефальность русской церкви и была источником ее несвободы. Соблазн папоцезаризма в Западной католической церкви был таким же разделением и таким же рабством, как и соблазн цезарепапизма на Востоке. Но ошибочно было бы думать, что протестантизм был движением к свободе церкви. Лютеранская реформация по последствиям своим подчинила церковь принципу территориальности и отдала ее во власть князей. Всякий уклон к протестантизму есть разделение в церкви, распадение ее и утрата ее свободы. Русский синодальный строй был внесением в православную церковь протестантских начал, заимствованных из Германии, он представлял собой обмирщение церкви. Лучшие православные люди относились с презрением к синодальному строю, считали его неканоническим и искали духовного авторитета православной церкви в старчестве. Церковное управление было навязано старой государственной властью и разделяет ее судьбу. Св. Синод в последний период своего существования подвергся тому же разложению, что и бюрократия, в нем была та же гниль, что и в государственной власти. Князья церкви находились в рабстве у Григория Распутина. Он определял в значительной степени тот состав Св. Синода, с которым встретилось временное революционное правительство. Перед первым революционным обер-прокурором встала задача развязать старые отношения церкви и государства, снять с церкви оковы, освободить церковный строй от того, что ему было навязано старой властью. С этой точки зрения несколько насильственные действия обер-прокурора по отношению к старому составу Св. Синода и высшей церковной иерархии могут быть оправданы, хотя в будущем обер-прокурор не должен играть никакой церковной роли и превратится в министра исповеданий. В первые революционные моменты защита свободы и достоинства церкви и церковной власти не могла быть защитой старого состава Св. Синода, который не был избран церковно, который целиком навязан церкви разлагающейся государственной властью. Первый пореволюционный период церковной жизни оказался окрашенным в бюрократический цвет нового стиля, и это было неотвратимым последствием старых грехов. Тело церкви давно уже больно, давно уже находится в нестроении, и революция лишь выявила истинное положение, сбросила лицемерную ложь. Клерикально-классовая точка зрения не может быть защитой свободы церкви, она сама находится в плену у царства кесаря и добивается земных выгод. Не следует забывать, что русская церковь пережила длительный период упадка и угашения духа. Церковный народ безмолвствовал и бездействовал. Много религиозной энергии рассеялось по сектам и было направлено на борьбу против церкви и заключенной в ней полноты. Душа народная была в смятении и соблазнилась о нравственном падении церковной иерархии, о духовном вырождении «официальной» церкви. Такое религиозное состояние народа ставит большие духовные затруднения на пути церковного возрождения. И нужно ждать, что великие жизненные испытания и потрясения приведут народ русский к религиозному самоуглублению.
III
Давно уже надежды на обновление нашей церкви связывают с созывом Поместного церковного собора. В православной церкви должно быть восстановлено соборное начало. Старая власть боялась собора, и созыв его сделался возможен лишь после переворота. Церковь должна себя перестроить на выборных, демократических началах. Отныне в церкви не может быть терпимо ничто, навязанное ей извне. Но ошибочно было бы принять восстановление соборного начала и демократизацию церковного строя за церковное творчество и церковное возрождение. Один из соблазнов, подстерегающих нашу церковную жизнь, – это смешение религии с политикой. Правое и левое политиканство в церкви одинаково пагубны. Переход к политической или социальной демократии не есть религиозное движение, и для церковного возрождения он сам по себе ничего не может дать. Настоящее церковное возрождение может идти лишь изнутри, из глубины, от дыхания нового духа. Творческое религиозное движение начнется лишь тогда, когда народ углубится внутрь себя, перестанет жить внешним. Тогда самобытное религиозное и церковное движение внесет в политику и общественность высшую правду, которой в них нет. Пока же в революционном движении Бог забыт, и от такого движения безумно ждать религиозного возрождения. Человек выброшен на поверхность. Не следует слишком многого ждать и от Поместного собора. Вряд ли возможно в церковном соборе большее количество религиозной энергии, чем та, которая существует в церковном народе. Как это ни печально, но нужно признать, что церковному собору не предшествовало никакого церковного движения снизу, никакого накопления творческой духовной энергии в народе. Спешное созвание собора вызвано внешней необходимостью перестроить русскую церковь и предотвратить возможность ее развала. Собор должен будет определить отношение церкви к государству, решить целый ряд вопросов церковного быта. Собор прежде всего должен укрепить положение церкви в разбушевавшейся стихии, все сметающей в своем бурном движении, он должен поставить церковь в положение независимое от изменчивых стихий революции и реакций, т. е. выявить Свободную Церковь, подчиненную лишь главе своему Христу, которую и не поработят уже никакие изменения в судьбах государства.