Дула, Псой и Голиндуха
Шрифт:
– Как же ты собирался такое лиходею показывать?
– беззвучно трясся от смеха Дула.
– Он бы нас, окаянный, пиявкам на прокорм отправил. Всех!
– И отправлю!
– донеслось из темноты.
Царь жестом прекратил смех. Стали прислушиваться: тихо, как-будто.
– Кто-то попугать нас решил. Взаимно согласуясь, попрошу к отраженью разбойному быть готовым. Дула, в центре встанешь, -
закомандовал Белендрясович, - Ты, Псой, в засаде укройся вон за той кочкой. Ты, Голиндуха, с голытьбой левый фланг запечатай. А я лапти пока посушу - в отсыревших избивать неприятеля противно как-то.
Не
– Ты что думал, - вырос перед костром "Оно", - У меня окромя острова других изворотов нет достать твоё семя худородное?
– Садись, сосед, поговорим напослед, - невозмутимо ответил царь.
– Не ровня ты мне, чтобы рассиживать тут с тобой. За оскорбленья, за обман и дерзкое воровство смертью заплатишь. Поднимайся, лукавый, и голову свою под сабельку мою приспособь. Я её у себя над кроватью подвешу. Высушенную. А потомство твоё прыткое обращу в вечное рабство.
Истукан шевельнул бровью. Слепой, слепой, но множество злобных глаз, угольями тлеющих в лунной траве, явственно разглядел.
"Не совладать", - сокрушился по-стариковски. Но бесстрашно поднялся.
– Что ж. Твоя взяла. Позволь мне только место казни самому выбрать, да рубаху и нательный крест снять - негоже христианину допускать надругательство над святынею.
– Валяй. Выбирай. Мне всё едино, где ты дух испустишь.
Величество огляделся вокруг и пошёл к той самой кочке, за которой Псой ухоронился. "Оно", сабелькой поигрывая, следом двинулся. Подошли. Царь неспешно крестик снял, положил бережно на болотную
бородавку. Рубаху через голову потащил. Упырь ждал. Терпеливо почёсывал шерсть на брюхе.
– Й-ех!
– выдохнул кто-то сзади.
По голой спине Белендрясовича побежало что-то липкое. А вот это что такое к ноге подкатилось? Вгляделся. И выпрямился величественно
– Спасибо, сынок.
– Как учил, батюшка, с оттяжечкой.
– Отпихнул страшную голову Псой.
– Теперь остальную нечисть разогнать бы не худо.
– Побереги силы, рубака, пригодятся. Крикни лучше тварям подводным, что новый рассвет они без власти своей окаянной встречать будут. Увидишь: сами разбегутся. Но и нам без задержек уходить отсюда надо. Сил у них - поболее наших. Если опомнятся, то бесславно здесь и погибнем. И скажи этому Павси-как его, чтоб людей в отечество уводил. Пусть, нас не дожидаясь, домишки там себе ставят, кур разводят, а мы им из солнечного Дивана невест румяных приведём.
Народонаселение умножать требуется, тогда земля наша зацветёт как прежде.
Разбойный крик Псоя - с посвистом и улюлюканьем, действительно, всполошил ночное болото. Скоро и зловещее шипенье гадов, и сторожевая перекличка кровососов разных стихла. Тогда, по-военному
– аты-баты - царь повёл сыновей в южную - неизведанную, а Павсикакий освобождённых пленников - в родную, соловьиную сторону.
Но отошли недалече. Дула, нёсший на спине отца, остановился внезапно. Опустил короб. Вгляделся в ночь.
– Что учуял, сынок?
– высунулся из короба царь.
– Слышу, Ваше Величество, робяты наши от погони отбиваются.
Истукан закричал визгливо: "Как уходить, коли неприятель войско наше на куски раздирает? Тех одолеет, потом за нас возьмётся. Не бывало такого, чтобы я врагу затылок показывал!"
– Верно то, государь. Но Павсикакий указ твой исполняет - силу поганую на себя отвлекает, чтоб мы к Дивану целёхонькими вышли.
Справятся они, не тужи. Помнишь, в прошлом годе терем вдруг валиться начал? Так, то же он - Павсикакий его плечом подпёр, пока мы повязку из брёвен на стены не наложили. Хватка у него - не вывернешься!
Царь с досадой махнул рукой: "Эка невидаль. Где же его сила была,
Когда разбойники ему ноженьки спеленали да в неволю поволокли?"
Дула не стал возражать. Но через минуту не выдержал: "Не кори ты Павсикакия, батюшка. Шептались вчера людишки, будто в полон их сонными взяли. Опоили зельем неведомым и по мешкам рассовали. Ещё баяли про старикашку какого-то. Грустного видом, но с глазами нечестными. Ротозеи наши в ту пору на рубежах стояли. Так он и взялся - тот сморчок - к ним нахаживать. Кто такой - не доведались. Про житьё им сказки заводил, угощенье подкладывал. Стыдно стражникам, конечно, что из чужих рук кормились, но и нам горько должно быть - ведь у нас народ слаще репы и не едывал ничего". Дула немного помолчал: "А самое главное, знаешь ли что? Видел Павсикакий потом старика рядом с царём болотным и про укрывище того отравителя узнал. И идём мы сейчас прямо к нему - в сады ядовитые. Поостеречься бы надо, отец, или лазутчика выслать для угляду".
– Вот, ты и пойдёшь. Ученье другим всяк устраивать может, а вот отвагу явить в деле опасном - к тому готовым быть надо.
– Не губи, батюшка!
– взмолился Дула, - Знаешь ведь, что ко мне немощь томительная подступает, как только я в незнакомом месте да
один оказываюсь.
– Цыц!
– грозно поглядел Истукан и стал загибать пальцы, - Сыскать
злодея надо? Раз. Путь короткий до Дивана выпытать нужно? Два. А где какие ловушки-мышеловки им понаставлены указать он должен?
Должен. Вот и отправляйся! Чем старикашку обхаживать будешь -
лестью ли плетью - дело третье. Только исполни. Мы знак твой у плетня садового ожидать присядем.
– Папенька, - ухватил руку царя Дула и стал целовать её, - Освободи.
Подведёт меня неучёность моя. А ну как оборотень тот личину сменит,
животиной или ещё кем предстанет? Я и распознать-то его не сумею,
погублю дело и сам пропаду.
– Неучёностью не хвались. И братьям трусость свою не выказывай.
На-ка вот, - Белендрясович протянул сыну прошитую холстинку, - Когда плохо совсем станет, развяжешь её, землица в ней родная - силы
тебе придаст.
Дула сунул мешочек за пазуху. Поклонился отцу и зашагал в темноту. На рассвете наткнулся у обочины трясины на избушку. Постучал в дверь. Тихо. Стукнул кулаком посильнее - ни звука. Тогда
плечом налёг. И вместе с дверью в избёнку ввалился.
– Чего, молодец, вошёл неприветливо?
– высунулся из-под лавки
чей-то череп: чёрные брови нависли над впадинами глазниц, раздвоенная борода курчавилась по полу.