Дурак космического масштаба
Шрифт:
— Да я даже теоретически не мог оказаться на твоём месте! — повысил он голос.
— Ну отбери тогда, — пожал я плечами.
Локьё замер.
— Это что, оскорбление? — спросил он.
— Почему, оскорбление? Это констатация факта. Я здесь один и без оружия. Даже, если опять его проглочу, то рядом — медик.
Эрцог смотрел на меня, и я видел, что он не знает — злиться ему или расхохотаться.
— Всё, что ты можешь сделать в этой ситуации — так или иначе граничит с оскорблением, — сказал он, наконец, с усмешкой. — Ты не можешь мне его отдать — он и
— Тогда сделай вид, что никакого камня не было, — сказал я, пряча сапфир обратно в кармашек. — Мне его дал человек, которому я обязан жизнью. Дал с какой-то целью. Пока я не пойму с какой — иной ценности камень для меня не имеет. Или — зови ординарцев. Только побольше. Хлипкие они у тебя какие-то.
Эрцог посмотрел на Домато (тот наблюдал за нами с доброжелательным любопытством) и спросил:
— Ну и что я с ним должен делать?
— С кем? — переспросил доктор. — С мальчишкой или с камнем?
— С обоими, — притворно вздохнул Локьё.
— А зачем тебе камень? Что-то я не замечал за тобой раньше пристрастия к родовым реликвиям? Не ты его терял… — Домато был явно равнодушен в некой корпоративной морали. — Если тебе так легче — думай, что это ты его подарил.
— А мальчишка?
— А мальчишку я бы наказал. Просто в профилактических целях. Чтобы знал, что такие игры, обычно, хорошо не кончаются.
— Логично, — сказал эрцог. И повернулся ко мне. — Видишь дверь? Вот иди туда и жди меня там. Я закончу разговор и решу, что с тобой делать.
Я пожал плечами и пошёл. Дверь в глубине каюты вела в другую каюту, поменьше. Судя по обстановке — это было личное помещение эрцога.
Осмотрелся по сторонам и понял, что попал, похоже, в святая святых.
В маленькой каюте находились очень личные вещи, это чувствовалось. Оправленный в рамку рисунок на стене был явно сделан ребенком. На полу — небольшой ковёр из какого-то растительного волокна. Похоже — тоже ручной работы. Возле совершенно стандартного спального места висела маленькая статуэтка, очень старая и уже совсем непонятно что изображающая. Я присел на корточки. Похоже, какое-то божество — сплетенные тела мужчины и женщины плавно срастались в одно, неразделённое тело… наверное, эрцог спал здесь. Всё в каюте несло отпечаток его внимания, внутреннего присутствия.
На постели, затянутой, как это принято в армии, пластиковым чехлом, лежала аккуратно заложенная старинная книга. Названия не было видно, а взять её я не решился. На плавающем столике дремало ещё несколько книг, какие-то бумаги, принадлежности для письма. Старинные принадлежности. Если бы там не было бумаг, книги ещё можно было бы посмотреть, а так…. Мне совсем не хотелось, чтобы эрцог решил, что я роюсь в его личных бумагах. Не то, что я его боялся, просто это показалось мне неудобным и невежливым.
Стулообразного ничего я не углядел, не на кровать же садиться. Встал у стены, возвращаясь мыслями на Грану. Не скажу, что на душе было совершенно спокойно, но я был почему-то уверен, что эрцог меня не съест. Если бы он действительно хотел отнять камень и расправиться со мной —
Эрцога я прождал не меньше часа, но так ничего и не придумал за это время.
Локьё вошёл и уставился на меня насмешливо.
— Ну, — спросил он с каким-то шутливым внутренним вызовом. — И как мне тебя наказать? Отвести в оранжерею? — и вдруг рассмеялся.
Я первый раз видел его не насмехающимся, а именно смеющимся и не знал, как реагировать.
— Почему именно в оранжерею? — спросил я осторожно.
— Когда мне было лет пятнадцать, — сказал всё ещё улыбаясь, Локьё. — Озабоченный моим ранним взрослением Домато, отвел меня однажды в оранжерею, нарезал там каких-то веток и познакомил меня с их воздействием на нервные окончания. Но, по-моему, ты уже перерос такие семейные методы, а? Я, конечно, могу отправить тебя на нижнюю палубу и приказать, чтобы тебе всыпали по первое число, но вряд ли тебя и это впечатлит?
Я не ответил. Мне совершенно не улыбалось, чтобы меня тупо избили. И язык лучше было просто придержать. Хотя мне очень хотелось спросить, почему это воспитанием юного эрцога занимался его врач. Неужели больше некому было?
Эрцог фыркнул.
— А кому? — ответил он на незаданный вопрос. — Отец занимался политикой, она и съела его до костей. А дядя предпочитал, чтобы племянники сами как-то барахтались и выплывали. Я мог тогда, конечно, пожаловаться отцу, но сначала помешал стыд, а потом я понял, что это тоже был необходимый жизненный опыт… — Он помедлил. — Вот я и не знаю… Что сделать с тобой, чтобы это тоже был для тебя опыт?
— Опыт будет, если ты мне объяснишь, как я ЕЩЁ мог поступить?
— Да, может, и никак. Если следовать твоим понятиям о совести. Но будь на моём месте кто-то другой, в этой же ситуации голову бы тебе уже оторвали…
— И какой опыт я должен тогда извлечь? Что голова дороже самоуважения? И вообще… Ты… знал про сапфир, — догадался я вдруг. Ты мог приказать Домато вообще не отдавать его мне.
— Ну вот, — улыбнулся эрцог. — Головой учишься думать прямо на глазах. Да, мне было интереснее узнать, как камень попал к тебе, нежели вернуть некую условную, давно утерянную реликвию. Отбери мы его у тебя на стадии работы врачей, ты бы просто перестал доверять мне. Хоть я и предупреждал тебя, глупого, чтобы ты НЕ доверял…
— А тебе хочется, чтобы я чувствовал себя, как мышь в клетке?
— Мне вообще редко чего-то хочется, — эрцог открыл дверь, разделяющую каюты, и жестом предложил пройти к столу. — Разве что — йилана, иногда. К нему привыкаешь.
Он поставил воду, достал инкрустированную сапфирами коробочку с йиланом.
— Будешь? Кстати, никакой записи на камне нет. Грантсы примерно так же, как и мы относятся к семейным реликвиям. Аппарат для голографии мог испортить камень, ведь сапфир не огранён. Скорее всего, тебе подарили его на память. Или как знак. Какой?