Дурная компания

Торин Александр

Он вспомнил, как отсюда, из этой двери уходил на фронт отец, в смешном пенсне и длинной шинели и он с замиранием сердца смотрел, как его сутулая спина исчезла из виду и только эхо шагов раздавалось еще с минуту. Он никогда не вернулся назад, и никто так и не знает, в каком болоте под Ленинградом его нашла смерть…

Это был город призраков. Поколение за поколением поднималось в нем и безжалостно сметалось ревущим валом грядущих катастроф. Исчезли дореволюционные девочки в белых передничках, их папы в сюртуках и мамы в длинных платьях. Исчезли худые мальчики с удлиненными лицами и горящими глазами, читавшие стихи. Исчезли революционные матросы и интеллигенты, за которыми пришли ночью люди в кожаных пальто. Исчезли

пионеры и пионерки в галстуках и их родители, удушенные тупым блокадным голодом и бомбежками. Мама, чудом уцелевшая, так и не смогла вернуться сюда жить, слишком тяжелы были воспоминания о пережитом. Трупы, трупы, умершие, уничтоженные, исчезнувшие, сложенные штабелями - академику стало страшно. Он вглядывался в темноту подъезда и видел сонм белых призрачных теней, колышущихся и машущих руками. Заболело сердце.

Он вышел на улицу и зажмурился от яркого света. На трамвайной остановке сидел пьяный в порванных брюках, забрызганных жидкой глиной. Он неподвижным взглядом посмотрел на академика и рыгнул. Пьяный то выпрямлялся, то тут же сползал в сторону. Тупое, красное, небритое лицо, казалось, ничего не выражало.

Мимо пронеслась блестящая импортная машина с открытыми окнами, из которой с грохотом доносилась блатная песня. В машине сидел совсем еще молодой мальчик с наглым и бледным лицом, тронутым ярко проступающими чертами порока. Что-то омерзительное, гадкое и нечистоплотное было во всем этом.

Академик прислонился к подъезду и закурил. Он не курил уже давно, но всегда носил с собой пачку "Беломора" на крайний случай. Едкий дым защипал в горле, он с наслаждением вдохнул его и еще раз посмотрел на старый подъезд, выщербленный асфальт. Вдруг он остро почувствовал, что больше никогда сюда не вернется…

Успокоиться никак не удавалось. Какая-то тупая боль поднималась в груди. Все смертельно надоело. Одинаковые, звериные и тупые бездари, идиоты, во все времена заправляющие делами и вытаптывающие все светлые ростки. Вся его жизнь прошла в борьбе с такими вот большими и маленькими вырожденцами, год за годом, день за днем, все, что он делал, все, чего добивался, было сделано вопреки им. Все, решительно все, начиная с поступления в университет, куда его не брали из-за происхождения, и заканчивая написанием статей.

Он вспомнил о Жоре, старом толстом весельчаке Жоре, любимце женщин, заводиле их компаний и гениальном музыканте. Жора уехал из России уже больше пятнадцати лет назад и прославился тем, что позвонил одному из своих недругов в режимный институт по прямому телефону.

"Привет, - радостно сказал Жора.
– Ты знаешь, здесь здорово. Ты ведь думал о том, чтобы смотать удочки? Забудем старые счеты, я тебе помогу!"

В режимном институте сразу же поднялся шухер, и незадачливый абонент был немедленно уволен, несмотря на безукоризненную репутацию и многочисленные объяснительные записки и письма в КГБ.

Друзьям Жора из осторожности тогда не звонил. Зато теперь, с наступлением свободы, он каждую неделю набирал номер академика и часами трепался, вспоминая старое.

– Чего ты сидишь, дурак?
– кричал Жора.
– Ты думаешь, они тебе спасибо скажут? Ты так и будешь вкалывать, как папа Карло, до опупения. Ну стал ты академиком, знаменитый, твою мать! Они Сахарова пощадили с его звездами лауреатов? Ни хрена! Поезжай куда-нибудь, поработай год-другой, посмотри мир. Ты же закиснешь там!

Академик обычно старался переменить тему разговора, но это ему не всегда удавалось.

– У меня такой друг молодости есть!
– продолжал фонтанировать Жора.
– Это живая легенда, американская мечта! Он создал целую корпорацию, Фимка Пусик, а каким голодранцем был, хуже нас с тобой. Он отличный парень, я у него как-то был, ты не представляешь себе! Отгрохал огромное здание с окнами из темного стекла, сортир мрамором и золотом

сияет, все с иголочки! У него домина с участком, тебе не снилось такое! Вот как надо жить. Кстати, он меня спрашивал, не знаю ли я кого-нибудь с мозгами. Ему мозги нужны, это точно. Он помогает людям. Слушай, поезжай к нему, поработаешь, у него свой академик будет, а ты ходы в университеты за это время найдешь. Отличная идея, чем тебе плохо? Место райское, климат изумительный, отдохнешь от своих кретинов. Оборудуешь лабораторию, может какую идею продашь. Даже не сомневайся, я ему позвоню сегодня же!

– Ну куда же я поеду?
– отпирался академик.
– У меня ребята, лаборатория, эксперименты идут.

Он гнал от себя эту мысль, хотя все чаще возвращался к этой идее.

Однажды на столе у академика зазвонил телефон.

– Григорий, привет, это Ефим Пусик из Америки, - голос был мягкий и довольно приятный, с легким одесским акцентом.
– Слушай, мне тут Жорка про тебя рассказал всякого. Ты имей в виду, я друзьям доверяю больше, чем себе, - в трубке раздался странный смешок.
– Если только захочешь или тебя там прижмут, дай знать. Мне от тебя ничего не нужно, считай, что это филантропия. У меня денег слишком много. Я хочу хорошим людям помочь. Понял? Подумай. Я тебе выделю комнату, занимайся, чем хочешь, отдохнешь, годик поживи, может, чего и получится интересное. Хочешь даже ребят твоих выпишем, одного-двоих. Поживите спокойно, подумайте. Я ведь все понимаю. Ну пока, значит имей в виду, если чего надумаешь - звони.

В трубке раздался длинный гудок. Академик еще с минуту держал ее в руке, прислушиваясь к шуршанию и далеким щелчкам, доносившимся из космических глубин, и только затем повесил ее на место. "А, может, и правда махнуть в Америку на годик, выписать туда пару ребят и поработать спокойно?" - мелькнула в голове мысль. Он отогнал ее в сторону, открыл тетрадь с записями последних экспериментов и, раздраженно сопя, начал делать расчеты.

Глава 14. Эдик.

Те выходные, в которые удавалось избежать ударных трудовых вахт в залах Пусика, были подарками судьбы. Пустынные утренние улицы Литтл-Три были покрыты утренним туманом, наползающим на них с холодного океана, но часам к одиннадцати сквозь серую пелену проступало солнце, разогревавшее еще влажную с ночи землю, и в воздухе поднимались ароматы хвои, свежей травы и цветения. В такие минуты я долго лежал в постели, стараясь не думать о работе и предвкушая спокойный, неторопливый день, когда ты будешь предоставлен сам себе.

В один из таких залитых солнцем, прозрачных осенних дней у меня в квартире раздался телефонный звонок. Телефон звенел как-то особенно энергично и напористо, излучая недобрую космическую энергию. Обычно такие звонки не предвещали ничего хорошего и в лучшем случае заканчивались срочным вызовом на работу для ударного устранения очередных неполадок в системе.

Особенно участились вызовы на работу в последнее время, так как Леонид был крайне раздражен и не давал спуска сотрудникам. Дурное настроение вице-президента было вызвано тем обстоятельством, что недавно Ефим ненавязчиво порекомендовал ему переехать в новый дом. Дом этот, который Ефим лично присмотрел для своего подчиненного, был расположен в "правильном" месте, то есть в пределах пешей досягаемости от центра Литтл-Три. Естественно, что стоимость правильного дома заставляла останавливаться дыхание и леденеть кровь в жилах. Робкие возражения Леонида вызвали яростный гнев президента и, несмотря на отчаянные попытки открутиться, вице-президенту пришлось немедля справлять новоселье. Свой старый дом, в котором Леонид успел прожить всего несколько месяцев, он был вынужден спешно продать, потерпев при этом значительные убытки.