Дурная кровь
Шрифт:
— Батюшки! Вы, господин, никак решили снеговиком заделаться?!
Девка отворила сразу, не спросив, кто и зачем, не прикрыв бесстыдно распущенный ворот платья и не собрав гуляющих на ветру и абсолютно белых, как снег, волос. Смелая. Или правда дурная?
— Ты, что ли, колдунья? — начал Верд злее, чем полагалось. Объясняйся тут ещё, просись, доказывай, что не худой человек, ври.
— Вы заходите, господин, заходите! Подумать страшно, что вы себе отморозить успели в эдакую непогодь!
И втащила его внутрь, не спросив, кто таков, чего хочет и не удумал ли обидеть беззащитную
Охотник не стал противиться. С наслаждением вытряхнул снег из всех мест, куда его, по идее, и занести не должно было, скинул и пристроил под лавкой у печи сапоги, развесил плащ и расстегнул куртку.
— Не боишься? — вытянул ноги, впервые за долгие недели позволив себе по-настоящему расслабиться. Он нашёл её. Нашёл! Тех, кто обладает даром, ни с кем не спутать, и метки не нужны! Тонкая, бледная, почти прозрачная, растрёпанная и лёгкая, как снежинка. Таких не встретишь среди простых людей.
Девка схватила со скамьи рукавицы Верда, чтобы подцепить горячий чугунок, перенесла его на стол, всё ж таки ошпарившись по пути, и затрясла пригоршней.
— Чего бояться прикажете?
Охотник хрустнул шеей, размял плечи, едва не застонав от удовольствия:
— Меня, к примеру. Ну как убийца к тебе пожаловал? Вор, душегуб? — постарался Верд вспомнить все нелестные слова, которыми одарила его давешняя старуха.
Хозяюшка звонко рассмеялась, проскакала, как воробышек какой, едва касаясь половиц босыми ступнями, и плюхнулась рядом, без малейшего страха заглядывая чужаку глаза. Дурашливо протянула ручку:
— Я Талла. А вы, дяденька, душегуб?
Верд ошалело пожал ладошку, утонувшую в его смуглой лапе. «Дяденька»! Намного ли он старше наивной девчушки, покамест не успевшей обжечься о жизнь? На пять лет? Десять? Зато поседел и нажил шрамов как на коже, так и на душе. Вот тебе и «дяденька»…
— Верд. Хотя и душегуб тоже. Временами. Но не сегодня.
— Вот и чудненько. Вечерять будем?
Не таясь, она выложила всю снедь, какая нашлась. Пока Талла ловко орудовала ложкой, раскладывая горячую, только из печи, кашу и разливая ароматный кисель, Верд поглаживал навершие меча. Что мешает тюкнуть колдунью чуть ниже затылка, подхватить обмякшее невесомое тельце, перекинуть через плечо — и поминай как звали. Ни спрашивать не придётся, ни уговаривать. Знай себе вези по дороге, примотав к седлу, да еду изредка впихивай сквозь плотно сжатые зубы, чтобы вконец не отощала. Охотнику не впервой, так чего церемониться?
Талла придвинула тарелку и вложила в задумчиво расслабленные пальцы грубо стёсанную деревянную ложку. Мужчина недоумённо уставился, поднял её к глазам, точно забыл, как держать, целиком закрыл половником суетящуюся фигурку.
— Дура ты, — сообщил он колдунье.
Та невольно среагировала и тут же смутилась:
— Сам дурак! Ой, дяденька, вы чего обзываетесь?
— Какой я тебе дяденька, — вспылил Верд, плюхнув поварёшку на горку кушанья. — Явился к ночи незнакомый страшный мужик, в избу ввалился, а ты его потчевать вздумала? Ну как злодей какой?
Талла отхлебнула из своей кружки, подержала кисель во рту, с усилием проглотила.
— Но вы же сказали, что не душегуб, — искренне удивилась
— Я мог соврать!
— А врать, — дурная подняла кверху бледный палец, — нехорошо!
Ну чисто дитё малое! Помнится, бабка говорила, что колдунья в летах, сетовала, что замуж ей надобно. Какое замуж, когда девка-дура перед самым носом опасности не разглядит? Как до своих-то лет с таким норовом дожила, и то непонятно!
— Да и что бы, интересно, я сделала, окажись вы худым человеком? В сугроб бы сиганула? Закричала? Неужто я такая глупая, что надеялась бы на защиту этих вот стен? — дурная колупнула ногтем брёвнышко, и от того сразу отстала щепка. — И двери не лучше, — прыснула, как с хорошей шутки.
Верду ничего не стоило огреть её рукоятью меча, вернуться в деревню за лошадью да отправиться в путь. Такую доверчивую дурочку не сложно доставить до места. Это не царапучая тяжеловесная тётка, что он продавал в прошлый раз. Талла не попытается сбежать на привале, не станет упрямиться, отказываться от пищи и кусаться. Рыдать разве что начнёт. Но Верда давно уже не проймёшь горькими слезами.
Но то утром. Сейчас, как бы не хотелось поставить девке ум на место доброй оплеухой, буянить не дело. Он отдохнёт да отоспится, а там видно будет. В конце концов, колдунья может поехать и добровольно.
Мужчина долго тщательно пережёвывал кашу, всматриваясь в затухающие угли в печи. Натопила хозяйка знатно: его уже сладко разморило, а трещащие от мороза кости в кои-то веки перестали болеть. Необычайная благость напала на Верда. Она и только она заставила его рискнуть:
— Давно ты живёшь здесь, Талла?
Она поправила соскользнувший плащ, чтобы скорее просох, надела на рога ухвата рукавицы путника и аккуратно пристроила к печному боку, чтобы не задымились.
— Давненько. Почитай, сколько себя помню. Мне эта деревня — дом родной, здесь выросла, здесь, видно, и помру.
Охотник засучил рукава, обнажая исчёрканные рубцами предплечья. Снять бы ещё плотные повязки с ладоней, дать подышать жгучим меткам, но рано. Напугается ещё колдунья, не станет вести разговоров.
— И что же, нравится?
— А как иначе? Меня здесь приняли, не погнали. Иногда помочь зовут, ежели у кого недуг или корова околеть грозится. За просто так кормят-поят…
За просто так? Вот же глупая доверчивая девица! В городах за колдовство такую цену ломят, что не всякому по карману! Немудрено: кто ж станет рисковать шкурой за просто так? А эта, небось, всё селение на себе везёт, да уверена, что это её приютили, а не выжимают почём зря!
— И никогда мир повидать не хотела? Платьев цветных поносить, дорогого сыру, заморских сладостей поесть? — котом замурлыкал Верд.
Глаза колдуньи засветились безоблачным зимнем небом:
— Сладости… Сладости — да. Мне позапрошлой весной проезжий купец подарил коробочку. Тесто тонкое-тонкое, слоёв — не пересчитать. Мёдом пахнет, пряно… Я, правда, совсем немного попробовала. Надо же детишек угостить. А их набежало — тьма! Ну и растащили всё, пока я лошадь того купца лечила.
— Подарил, значит? Не заплатил за то, что ты клячу его, чуть не околевшую, с того света вытащила, а подарил?