Дурной возраст
Шрифт:
— Без. Сестра и зять отправятся к друзьям, а мать усядется у телека. Слиняю потихоньку. Я тебе звякну, чтоб ты был при деньгах. Ты уверен, что твой отец уедет?
— Уверен. Сейчас мы в состоянии войны. Можешь не сомневаться, он не останется, чтобы мы, как две фаянсовые собачки, сидели, уставившись друг на друга.
— Так до завтра?
— Ладно.
Он повесил трубку. Старая Марта приоткрыла дверь:
— Что там?
— Ничего. Кто-то спросил доктора Пеллегрена. Ошибка.
Праздный, как обычно, но более уверенный в себе, с тех пор как услышал голос приятеля, Люсьен снова поднялся к себе в комнату. Полистал дневник: перевод и сочинение могут еще подождать; комментирование фразы Валери, вычурной, загадочной, как бы издевающейся
К моменту второго завтрака доктор выглядел уже чуть приветливее. Разговор о вчерашнем инциденте не возобновлялся.
— Ты занимался?
— Да. Немножко французским.
— А как насчет математики, ты что, забыл?
Больное место. Нет, не забыл, конечно. Более того, ни о чем другом и не думал.
— Да, да, конечно, — сказал он поспешно.
— Это правда, что мадемуазель… как ее?
— Шателье.
— Мадемуазель Шателье пристрастна к тебе? Попробуем обсудить этот вопрос честно.
— Как сказать, мне кажется, она меня не любит. И ребята это чувствуют.
— Что же, она нелюбезна с тобой с самого начала?
— Нет. Не с самого начала. Может, месяца через два началось.
— Любопытно!
Доктор больше не настаивал, вместе с Мартой стал составлять меню на воскресенье, а так как, казалось, он был в хорошем настроении, спросил ее о том, как чувствует себя ее сын, заболевший гриппом.
— Да уже на работу вышел, — ответила та. — В полиции у них мало времени заботиться о здоровье.
Люсьен и забыл, что сын Марты работает в полиции… то ли инспектором… Вдруг он почувствовал себя еще более виноватым, словно обманул доверие старой служанки. Ему никогда не приходило в голову, что у нее семья. Она была как бы неотъемлемой частью дома. Однако у нее была своя собственная жизнь, кстати, у Элианы тоже, даже отец был! Ему никогда в голову не приходили подобные соображения. Существовали и другие. В мире не одни только они с Эрве. Он уже не слушал, о чем говорилось рядом. Что за человек Элиана? Чем занимаются ее родители? Как она проводит воскресенья? Может, она чья-нибудь невеста… Почему бы и нет? Не мешало бы знать. У него есть право знать, если идти до конца в жестком эксперименте. Еще немного, и он стал бы упрекать ее за скрытность.
— Подавайте кофе. Я жду больных.
В самом деле, в вестибюле уже слышались шарканье ног, перешептывания. Люсьен никогда не мог понять, почему отец отказывается от секретарши. Больные находили входную дверь открытой, объявление
— Моя клиентура — жители предместья. Простые люди, — однажды пояснил доктор.
Да он и сам был прост, вечно одет как попало. Вставал спозаранку, ложился поздно, не щадил себя, немногословный, самоотверженный, целеустремленный в работе. «Бедный старик, — подумал Люсьен. — В самом деле, я мог бы быть с ним подобрее!».
Но когда в середине дня ему захотелось выйти из дому, поразмять ноги, Марта жестко воспротивилась:
— Месье сказал, что вам сначала следует приготовить домашние задания.
— Я уже приготовил.
— Я только повторяю, что сказал месье.
И снова обуяло злопамятство. Люсьен заперся у себя в комнате, принялся за роман Сан Антонио, [3] до вечера убивал время, а потом до полуночи не знал, чем заняться. Отужинал в одиночестве, так как отец уехал по срочному вызову. Проглотил таблетку снотворного, чтобы часы не тянулись так муторно долго. И наступило воскресенье — тусклое, туманное, тихое. За завтраком доктор соизволил немного поговорить о гриппе, который набирал обороты, о сложных взаимоотношениях со службами социального обеспечения — банальный разговор, который ведут попутчики в вагоне. Люсьен принес цыпленка.
3
Сан Антонио (наст имя Фредерик Дар, р. 1921), автор множества романов в жанре детектива.
— Разрежь его, ты уже мужчина. А мужчина должен уметь резать мясо, — сказал доктор.
Единственный момент разрядки, почти что развлечения. Люсьен растерзал жаркое, но отец оказался снисходительным.
— Чем ты будешь заниматься после обеда? — спросил он.
— Не знаю. Хотелось бы немного погулять, если ты не возражаешь.
Лицемерие обходилось все дороже. Но кто тут виноват?
— Не возражаю. Но ненадолго… — сказал отец. — И мне не хотелось бы, чтобы ты так сближался с Эрве. Мне кажется, вы друг друга заводите.
Он был недалек от истины. Люсьен опустил голову, опасаясь более точного диагноза. Доктор встал.
— До вечера, малыш. О Лору-Ботро забудь и думать.
Значит, перемирие. Если повезет, через несколько часов на том все и кончится. Какое облегчение! Но что потом? Не станет ли он сожалеть об этой волнующей силе эмоций, которая вот уже два дня как возвышает его в собственных глазах. Были в нем ему самому неведомые уголки, которые он не спешил изучать.
Он уселся перед телевизором, и его сразу же захватили гонки Сент-Этьен — Мец, от которых невозможно было оторваться до самого вечера. Тогда он почувствовал, как его стало лихорадить. Удостоверился, что отец уехал. Все шло как по маслу… И тем не менее он побаивался. Капюшоны? Эрве сунул их в бельевой мешок. Но в том-то и дело, что вопрос с мешком все еще оставался… Он сел у телефона в кабинете врача, мысленно воспроизводя движения, которые предстояло выполнить.
Без четверти шесть. Телефонный звонок. Это он.
— Еду, — сказал Эрве. — Дай мне пять минут. На улице ждать не стоит. Когда услышишь, что я сигналю, выходи немедленно.
Он повесил трубку. Успокоившись, Люсьен проверил карманы. В бумажнике двести франков, носовой платок, ключи. Натянул плащ. Шесть вечера… Что он там копается, идиот? Еще десять минут, и поездка становится рискованной. Что мы там найдем? Может, бедная девочка заболела и передвигаться-то не сможет.
Наверное, машина сломалась. Люсьен вытер о брюки влажные от пота руки. Переминался с ноги на ногу, будто его жгло. В шесть двадцать схватил телефон и набрал номер гаража. Знал, что звонок раздастся в кабинете слева от входа. Кристоф услышал бы его, даже если бы был занят с клиентом. Наконец сняли трубку.