Дурной возраст
Шрифт:
Быстро подсчитал: пятьдесят миллионов в купюрах по десять тысяч?.. Количество нулей ошеломляющее. Предпочел пересчитать — пятьсот тысяч в сотенных купюрах. Результат удивительный. Всего пять тысяч купюр! Он снова пересчитал, чуть было не зевнул на красный свет. Да, пять тысяч купюр. А ведь одна купюра почти ничего не весит. Можно выяснить после обеда, когда он останется один, положить несколько штук на весы. Так или иначе, пятьдесят миллионов затребовать можно, сверток не будет ни слишком объемистым, ни чересчур тяжелым.
Он остановился перед зданием почты, замком блокировал колесо. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь
«Вот миллионы. Возвращаю их вам. Но взамен вы будете молчать. Чтобы избежать скандала, в котором, кстати, вы стали бы первой жертвой!» И тогда он объяснил бы ей, в результате какого стечения обстоятельств ему пришлось держать ее в заточении.
Вначале, надо полагать, она разозлится. Но небось обрадуется, что выцарапает эти миллионы, которые она уже считала утерянными, а главное, наверное, ей станет жалко Эрве. Само собой, он извинился бы за то, что невольно выслушал признания, которые она сделала насчет Филиппа. Момент самый что ни на есть деликатный. Возможно, она не будет склонна прощать. Но уж, наверное, ей придется признать, что он всегда был искренним, более того, не переставал быть невиновным. И в самом деле, он чувствовал себя ни в чем неповинным, когда притормозил у кабины.
Люсьен поставил мотоцикл на прикол у кромки тротуара, но все не мог решиться. Как тяжко идти до конца! Подумалось об Эрве. Он оглядел загроможденную машинами площадь, сиреневое небо над зажженными фонарями, мир чужих людей, которые мирно возвращались домой… Ну же! Надо действовать! Пошарил по карманам в поисках монеты. Но голос. Боже, голос! Как его изменить? Нельзя же рот заткнуть носовым платком, ведь прохожие то и дело едва не касаются стеклянной кабины, открытой как на ладони. Придется шептать, вместо того чтобы пытаться басить. Он закрылся в кабине, постарался поудобнее повернуться спиной к улице, согнуться наподобие ниши, прижавшись в углу между стенками, дабы уединиться, когда послышится голос, которому предстоит отвечать. Он набрал номер, услышал голос телефонистки:
— «Отель Сантраль».
— Я просил бы соединить меня с господином Шателье.
— Говорите громче.
— С господином Шателье, пожалуйста.
Он сразу охрип. Закашлялся.
— Соединяю.
Глаза залило потом. Он уже не знал, о чем говорить.
— Шателье у телефона.
Говорит торопливо, будто запыхался. Видно, бедняга уже много часов подряд ждет звонка.
— Это по поводу вашей дочери. С ней не случилось ничего плохого… — сказал Люсьен. — Теперь все зависит от вас. В ваших же интересах советуем не предупреждать полицию.
Он доволен, что заранее продумал эту формулировку во множественном числе. Странным образом почувствовал облегчение, словно рядом были сообщники.
— Как вы докажете, что Элиана жива и находится в ваших руках?
Люсьен
— Доставим вам записку за ее подписью… Мы требуем пятьдесят миллионов старых франков в десятитысячных купюрах. Иначе…
Увесистое «иначе» подразумевало наихудшие угрозы. С каждой минутой Люсьен чувствовал себя все более уверенно.
— Но у меня их нет, как вы понимаете, — ответил отец Шателье. — Надо ехать в Тур.
— Выпутывайтесь как знаете. Деньги должны быть доставлены в понедельник на место, которое вам будет указано. Вашу дочь освободят во вторник. Разве что…
— Но вы поклянетесь, что она жива?
В пылу импровизации Люсьен обронил великолепную фразу:
— Разве убивают за пятьдесят миллионов?
Он повесил трубку и вышел из узкой кабины, где начинал задыхаться. Итак, свершилось! Нет ничего труднее этого. Конечно, главная опасность еще впереди. Пока что полиция приняла версию самоубийства, но в то же время небось не исключает и возможность убийства. Да и телефон в гостинице может прослушиваться — на всякий случай. Но сыщики, как правило, остаются в стороне, пока пленница не окажется на свободе. Обвести их вокруг пальца предстоит скорее всего после получения выкупа. А пока бояться нечего.
Люсьен сел на мотоцикл и направился на вокзал — проверить кое-что, не дававшее ему покоя. Он очень быстро успокоился, изучив расписание поездов. Был один поезд, отправлявшийся в девять и прибывавший в Тур в одиннадцать, был также другой, с которым можно было вернуться в семнадцать часов. Если допустить, что папаша Шателье выедет в Тур только в понедельник, поскольку банки по субботам и воскресеньям закрыты, раздобыть деньги в нужный срок ему будет нетрудно.
Шесть тридцать. Слишком поздно, чтобы сделать крюк и заехать в госпиталь. «Держись, старина Эрве. Чувствую, все будет в порядке!».
Люсьен вернулся домой. Лицей, хижина на болотах, дом, госпиталь… сколько времени он кружит без передышки в одном и том же порочном кругу? Дней восемь, точно. Всего лишь восемь дней! Он бы не удивился, если б поседел. Весы для писем, которыми никто никогда не пользовался, были задвинуты в угол книжного шкафа, на конец полки, заставленной книгами по медицине, которые доктор давно уже не открывал. Люсьен вытер покрывавшую их пыль и очень ровно поставил на стол, затем взвесил три стофранковых купюры и быстро посчитал. Пять тысяч купюр весят пять килограммов, что-то в этом роде. Он ожидал большего и был удовлетворен. Теперь предстояло найти идеальное место, где Шателье придется оставить свои деньги. Место достаточно удаленное… за которым легко можно было бы наблюдать, чтобы избежать ловушки… место достаточно пустынное к вечеру, чтобы действовать без свидетелей…
Люсьен великолепно знал город и предпочел квартал, который строился между Нантом и Шантенэ. Множество строек. Надо бы осмотреть место, но он уже знал, что выбор сделан правильно. Предстоит только придумать некий хитроумный трюк, чтобы помешать возможной слежке, что-нибудь такое, что, в случае чего, застало бы врасплох полицию. Вплоть до обеда он погрузился в мучительные раздумья, строя планы, от которых тут же отказывался ввиду их рискованности или излишней сложности. Он так и не придумал ничего подходящего, когда сел за стол. Отец уже перешел к десерту. Еще два-три срочных вызова. Эпидемия гриппа.