Дурные приметы
Шрифт:
— Покажешь, где эта улица, где этот дом?
— Да, прямо сейчас.
— Но еще светло?
— Я покажу тебе его окна, — и Самохин тронул машину с места. — Мы к нему и поедем.
— Поедем, — слово это Евлентьев произнес каким-то равнодушным тоном, в которое не было ни согласия посмотреть, ни готовности стрелять. Он всего лишь согласился с тем, что Самохин куда-то поедет, а он, Евлентьев, будет при этом сидеть в машине.
Ехать пришлось достаточно долго.
Сначала машина свернула на эстакаду, по Новослободской Самохин добрался до Садового кольца, свернул направо, под Триумфальную площадь,
Дом был большой, добротный, в свое время квартиры здесь получали люди достаточно значительные или те, кто мог прикинуться значительным. С тех пор сменилось поколение, а то и два, и теперь в доме жили потомки тех влиятельных, уважаемых, заслуженных граждан советской эпохи. Эти были помельче, победнее, какого-то сутяжного толка. И «новые русские» без большого труда уговаривали их расстаться со своими квартирами, тем более что предлагали за них неплохие деньги.
После ремонта квартиры становились совсем хорошими и постепенно наполнялись жильцами солидными, неторопливыми, молчаливыми. За них все говорили машины, на которых они приезжали, — приземистые, бесшумные, с затемненными стеклами, машины, которые выдавали новый стиль жизни, закрытый немногословный.
— Смотри, — Самохин показал рукой на угол дома. — Третий этаж. Видишь? Три окна выходят на эту сторону, три окна за углом. Не спутай только... Над его окнами бетонная лестница, видишь?
— Выйдем прогуляемся? — предложил Евлентьев.
— Ты что?! Мне здесь показываться?! Чему тебя учили?
— Стрелять.
— Окна запомнил?
— Вроде...
— Поехали, — и Самохин, не задерживаясь больше ни секунды, выехал со двора и помчался в сторону Кутузовского проспекта. Машина несколько раз дернулась, чуть было не заглохла, Самохин в спешке перепутал передачи, включил третью вместо первой, чертыхнулся, сзади раздался резкий осуждающий гудок, и мимо них, в десятке сантиметров промчался темно-зеленый джип.
— Ладно-ладно, катись, — проворчал Самохин. — Ну, так что? — повернулся он к Евлентьеву.
— Скажи мне, Гена, вот что... Ты уже расплатился со мной за эту стрельбу?
Или это был аванс?
— За эту стрельбу ты еще ничего не получил.
— А сколько получу?
— Тысячу долларов.
Евлентьев ничего не ответил, не торопясь, пересчитывал доллары в рубли, потом обратно. По его прикидкам, он должен был получить около шести миллионов рублей. Деньги неплохие, им с Анастасией при скромной жизни хватило бы на полгода без беготни по электричкам. Он уже хотел было согласиться, но не успел.
— Хорошо, полторы, — сказал Самохин, по-своему истолковав затянувшуюся паузу.
— Как скажешь, Гена... В рублях это десять миллионов, да? Но не будем же мы торговаться из-за таких пустяков. Только у меня одно условие... Это будет не сегодня. Отложим на денек-второй.
— Почему?
— По многим причинам... Я должен привыкнуть к мысли... Смириться с тем, что я выхожу на военную тропу.
— Побить стекла — это военная тропа?
— Не надо, Гена, пудрить мне мозги. Ты сам знаешь, что дело не в битье стекол. Дело в стрельбе боевыми патронами. Дело в прицельной стрельбе. И еще...
Я
— Смотри не засветись.
— Постараюсь, Гена.
— У тебя есть машина?
— Нет.
— Как же будешь смываться?
— Не знаю, пока не знаю.
Самохин свернул перед самой станцией метро «Кутузовская» вправо и, проехав сотню метров по тихому, безлюдному переулку, остановился. Некоторое время смотрел в зеркало заднего обзора, убедившись, что ничего подозрительного нет, снова заговорил, не глядя на Евлентьева.
— Считай, что эта машина твоя. Я тебе ее оставляю, прямо сейчас. Сам доберусь на метро. В бардачке все документы. Они выписаны на твое имя. Права, техпаспорт... Там только твоей подписи не хватает.
— Когда же ты успел?!
— Работаем, старик, работаем, — улыбка чуть тронула тонковатые губы Самохина. — Там же, в бардачке, лежит «Макаров» с одной обоймой. Этого тебе хватит. Дело сделаешь, пистолет выброси.
— Выброшу, — кивнул Евлентьев.
— Постарайся хорошо выбросить. Чтобы не нашли.
— Понял, Гена. Я все понял. Как долго я могу пользоваться этой машиной?
— Пока мы работаем вместе, она твоя.
— Потом отнимешь?
— Не думай об этом, старик... Отработаешь. Если уж очень прикипишь к ней...
Подарю.
— Насовсем?! — с преувеличенным восторгом воскликнул Евлентьев, и Самохин чутко уловил издевку в его голосе.
— Вопросы есть? — спросил он сухо.
— Нет, Гена, я сообразительный. Я понятливый, Гена.
— Тогда будь здоров. — И Самохин, выйдя из машины, быстро зашагал к станции метро, скрытой за деревьями. Пока они сидели в машине, прошел небольшой весенний дождь, и свежая листва слегка поблескивала влажно и свежо. Самохин поднял воротник куртки, провел руками по волосам, перебежал через проезжую часть и скрылся за деревьями.
На Евлентьева он так и не оглянулся.
— Ну что ж, Гена... Будь здоров, — вслух проговорил Евлентьев и потянулся к бардачку проверить, все ли там в порядке, все ли на месте из того, о чем только что сказал Самохин.
Осторожным становился Евлентьев, предусмотрительным.
На следующее утро Евлентьев пораньше отправился к банку Самохина. Ему хотелось посмотреть на своего приятеля в привычном для того облике, в привычном окружении. Он заранее подъехал на площадку перед банком и пристроился за темно-зеленым джипом. Подходили сотрудники, посверкивая начищенными туфельками, хромированными уголками чемоданчиков, пробегали девушки в распахнутых плащах и коротких юбчонках, но и тех и других было немного, совсем немного.
Черный «Мерседес» подошел, когда до девяти оставалось ровно пять минут.
Наверняка машина была вымыта этим же утром, на стекле и крыше посверкивали капли влаги, охранник в серой форме и с коротким автоматом на животе отделился от входа и неуловимым движением в полупоклоне распахнул заднюю дверцу. Самохин ступил на асфальт легко, молодо, даже радостно. Кому-то кивнул, кому-то махнул рукой и быстро, не медля ни секунды, зашагал к подъезду. В сером посверкивающем костюме, в белоснежной рубашке, в блестящих туфлях на тонкой подошве, с небольшим, совсем тоненьким чемоданчиком.