Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы
Шрифт:
– Хорошо хоть не монета.
Меня кололи, промывали, поили чем-то на диво вкусным, и все это время я напряженно размышляла над сказанным, наконец поняла и закричала, брызгаясь лекарством:
– Пуговица с дырочками!
Мама страшно рассердилась, даже заплакала и обещала наказать. Но по дороге домой, наверное, об этом забыла. А дома ждали подарки: отец привез из Москвы черные осенние ботинки, кружевную комбинацию, шерстяное синее платье и коричневый портфель, ведь назавтра был мой день рождения: мне исполнялось семь лет, наступала школьная пора.
Но до школы еще предстояло пережить историю с розовой сумочкой, любви к которой не смог затмить даже замечательный
Сумочка была кукольная – с мою семилетнюю ладошку, – но казалась по-взрослому настоящей: с длинными витыми ручками, с блестящими замочками-защелками, с двумя отделениями и потайным кармашком. В этом кармашке время от времени хранились монетки на кино и мороженое.
В кино я научилась ходить одна. На детские сеансы, конечно. С детства привыкала неизвестно зачем к своеобразному одиночеству: вокруг – дети с родителями, на экране – разные истории, которыми я прельщалась с первых же кинокадров и без остатка, но… Я все равно была одна: ведь рядом – никого из родных и знакомых, кто мог бы мешать думать и страдать.
Конечно, часто бегала в кино и вся наша юная улица, но вот что странно: фильмы попадались какие-то неинтересные. Зато мои одиночные сидения в кинозале!.. Люблю их по сю пору.
Повадка к маленькой свободе, к бегству в одиночество среди людей – в кино, на Волгу, в горсад, на базарную толкучку – сохранилась на всю жизнь. Какими сладкими казались мне первые мгновения отрыва от общего течения школьной жизни, когда вдруг ни с того ни с сего я, потаясь, пряча за спину портфель, выбиралась из школы через калитку на заднем дворе и улепётывала на уличные просторы!
Воздух прогулов был полон свежей радости и тайны, земля бежала навстречу тоненькими тропинками и крашеными лавочками вдоль стареньких домов, солнце светило для меня одной… И все вокруг казалось до того незнакомо-прекрасным, что не страшили даже двойка по школьному поведению и грядущий мамин гнев.
Однажды, отстояв в шумной детской очереди в кинокассу положенные полчаса, я аккуратно спрятала синенький входной билет в потайной кармашек любимой сумочки и отправилась в приклубный парк прогуляться.
Там в пышно-высокой зеленой листве кленов и вязов прятался от нескромных взоров старый-престарый дровяной домик уборной с двумя узкими крылечками, толстыми щелястыми дверями и маленькими высокими окошечками без стекол. Зато крючки на внутренней поверхности дверей были огромными, крепкими, и я, помню, еле-еле примкнула тяжелую трухлявую дверь. Заодно в рабочем порыве смахнула с плеча свою сумочку, и она, словно прекрасная розовая бабочка, спланировала прямо на середину отхожего места и исчезла в страшном подземелье. Перед моим потрясенным взором зияла дыра с грязными неровными краями.
Можно было зареветь от горя и страха и бежать домой, к маме – жалиться и утешаться, и я залилась было слезами, но тут же забыла о них при мысли: надо достать сумочку! Но как? В отчаянии я оглядела убогое пространство и только сейчас заметила, что пол уборной устлан зелеными ветками. Через минуту отыскалась самая длинная и крепкая, и я с замиранием сердца, с веткой в руке, заглянула в преисподнюю.
Сумочка упала плашмя и только поэтому не утонула, не пропала навеки. Превозмогая страх, я опустила ветку вниз, в яму, пытаясь хоть как-то зацепить свою драгоценность. И так много раз, но – тщетно… Оставалось только одно: удлинить ветку, а для этого лечь рядом с грязной дырой и вместе с веткой опустить вниз руку.
Я закрыла глаза и… Ничего не произошло, ведь мне надо было видеть, как надежнее поддеть и подхватить утопающую… Наконец, она была спасена,
Выбравшись вслед за сумочкой из своего невероятного плена, я побежала по парку, боясь встретить людей: засмеют ведь… Вспомнила, что на соседней с парком улице есть водопроводная колонка, помчалась туда, разделась донага и прыгала, изгибаясь и изворачиваясь под холодной струей, до посинения.
Из ближней калитки выглянула старуха, долго наблюдала за моими стараниями, но мне-то было все равно. Чуть погодя бабушка вынесла сухую простынку:
– На-ко, вытрись! Как же пойдешь в мокром-то?
В мокром, да зато в чистом: белье и платьишко я отмывала рыжей глиной, благо, ее вокруг было видимо-невидимо, но дурнотой все же повеивало…
– Мне бы мыла, бабушка!
Вынесла старая и мыло, и мое купание стало настоящим, как дома, только не хватало привычного железного корыта и маминого поливания с приговариваниями:
– С гуся вода, с Тани худоба!
А потом я купала сумочку, да так усердно, что от киношного билета осталась лишь синяя мокрая каша. Фильм слезно таял в моих глазах, в парковой листве, в воздухе… Неужели мне никогда не узнать о приключениях детей капитана Гранта?..
Трепетными шагами приблизилась я к клубу. Очереди уже не было – до начала сеанса оставалось всего ничего, и юный народ прочно заседал в кинозале. Контролерша печально взглянула на синюю билетную труху в моей ладошке, обозрела всю мою жалкую взъерошенную личность в мокром желтом креп-жоржетовом (из маминого) платье в красно-синий цветочек и произнесла жалеючи-прощающе, совсем по-маминому:
– Заходи уж, горе луковое…
Я примостилась на краешке любимого седьмого ряда, свет погас, зазвучала прекрасная музыка… И тут ни с того ни с сего, и сама не понимая почему, я тихонько поднялась, вышла из зала и со всех ног бросилась через парк – прямехонько домой. Вот когда хлынули слезы – то ли обиды, то ли жалости… Только мама могла их утереть, только мама всегда спешила спрятать меня в свою теплую запазуху.
Судьбу искала красную и вольную,Цвела, кружилась девкой фестивальною,А после бабой горилась недольною:В любови лишней, в счастии – опальною.Но в суете, в метаньях невзаправдашних,В пылу надежд, в дурмане словопренияЖдало спасенье – матушкин запазушникПрощеного, крещеного терпения.Не понимая жизнь мою качельную,Склонялась мама над судьбою-зыбкоюИ снова песню пела колыбельную:«На что и мать, коль неча дать», – с улыбкою.А я-то…И поныне платят бедамиПорывы дней бездумных, юных, радужных,Когда каменья зла, сама не ведая,Бросала в теплый матушкин запазушник.Простится ли вина моя постылая?Душа и вечность – все мое имение…Простит ли мать?Давно простила милая –На жизнь вперед, на вечное терпение.