Душа императора
Шрифт:
Но Воссоздание еще не завершено. Душа императора.
Она сомневалась… Глупо, но сомневалась.
Дверь захлопнулась. Возможность упущена.
Вся онемевшая, Шай медленно дошла до кровати и присела. Поддельное письмо так и осталось спрятанным у неё в рукаве. Почему она засомневалась? Неужели её инстинкты самосохранения настолько слабы?
«Я могу подождать ещё немного, — сказала она себе, — пока не будет готов знак сущности Ашравана».
Шай говорила себе
По крайней мере, так он подумает. Чем дальше она продвигалась, тем сильнее понимала, насколько невозможен проект. И тем больше ей хотелось закончить, несмотря ни на что.
Она взяла книгу своих записей о жизни императора, перелистывая, и поймала себя на мысли, что читает о его юношестве. Мысль о том, что ему не суждено жить снова, что вся её работа была просто ширмой, чтобы скрыть настоящую цель — побег… причиняла боль.
«О, Ночи, — думала Шай, — ты начинаешь привязываться к нему. Ты начинаешь смотреть на него, как Гаотона!»Нельзя позволять себе такие чувства. Она с ним даже никогда лично не встречалась. Его все презирали. Но так было не всегда. Нет, на самом деле император никогда не был человеком, недостойным уважения. Он гораздо сложнее. Как и любой другой человек. Она может понять его, она видит…
«Ночи!»— оборвала Шай свои размышления, вставая и убирая книгу в сторону. Ей нужно очистить мысли.
Когда Гаотона появился в комнате шесть часов спустя, Шай как раз прикладывала печать к дальней стене. Пожилой мужчина открыл дверь, шагнул в комнату и замер от увиденного. От печати, словно виноградные лозы, во все стороны змеились краски. Узоры и брызги: зеленые, алые, желтые… Картина росла, словно нечто живое. На ветвях вырастали листья, фрукты, целыми гроздьями, сочно лопались…. Узор всё наполнялся и наполнялся новыми деталями; вдруг, из ниоткуда, побежала окантовка, обрамляя золотом листья и сверкая на свету.
Фреска стала глубже, каждый сантиметр был словно пропитан иллюзией движения. Вот из-под вьющихся лоз вдруг выглянули шипы… Гаотона трепетно выдохнул и встал рядом с Шай. Следом вошел Зу, а двое других охранников вышли, закрыв за собой дверь.
Гаотона протянул руку и прикоснулся к стене, но, разумеется, краска была сухой. Стена считала, что была расписана таким образом много лет назад. Гаотона опустился на колени, рассматривая две печати, которые Шай поместила в основании картины. Только третья, поставленная выше, произвела трансформацию. Первые две содержали в себе заметки о том, как изображение должно быть исполнено. Основные направления, изменение прошлого, инструкции…
— Как? — спросил Гаотона.
—
— А твое воссоздание помещает его в эту комнату?
— Да. Это было до потопа в верхнем помещении от просочившейся сквозь потолок воды в прошлом году. Поэтому художника разместили здесь, что вполне правдоподобно. Стена помнит Ацуко, который проводил дни в этой комнате: слишком слабый, чтобы уйти, но в состоянии рисовать. Каждый день, по чуть-чуть добавляя к узорам листья, ягоды и виноградные лозы, чтобы скоротать время.
— Печать не должна была схватиться, — отметил Гаотона. — Это воссоздание неубедительное. Ты слишком многое изменила.
— Нет, — ответила Шай. — Но изменения привели… привели туда, где рождается величайшая красота…
Она убрала печать. Шай с трудом могла припомнить последние шесть часов, поглощенная творческим порывом.
— И всё же… — парировал Гаотона.
— Она схватится, — перебила его Шай. — Если бы ты был стеной, что бы предпочёл? Быть серым и скучным или живым и ярким?
— Стены не могут думать!
— Это не мешает им желать.
Гаотона покачал головой, бормоча что-то про суеверия.
— Сколько потребовалось времени?
— Чтобы сделать эту печать души? Я вырезала её время от времени в течение последнего месяца, где-то так. Последнее, что я хотела изменить в комнате.
— Художник был джиндосцем, — произнёс он. — Возможно, благодаря тому, что вы из одного народа, стена… Хотя нет! Она ведь думает, если верить вашим суевериям.
Гаотона тряхнул головой, пытаясь понять, почему эта картина должна схватиться, но для Шай ответ на такой вопрос был очевиден.
— Джиндосцы и мой народ не одно и то же, чтобы ты знал, — ответила Шай раздраженно. — Возможно, давным-давно мы и были едины, но сейчас уже слишком отличаемся друг от друга.
Ох уж, эти Великие. Просто потому, что люди имели сходные черты, Великие считали их практически идентичными.
Гаотона оглядел её комнату, ухоженную и обставленную резной мебелью. Мраморный пол с серебряной инкрустацией, потрескивающий камин и небольшая люстра. Пол покрыт великолепным ковром, который когда-то был рваным одеялом. На правой стене сверкал витраж, освещая восхитительную фреску.
Единственной вещью, сохранившей первоначальный вид, была дверь. Массивная, но абсолютно непримечательная. Шай не могла воссоздать её из-за кровавой печати, размещённой на ней.
— Ты ведь понимаешь, что у тебя теперь лучшая комната во дворце, — вымолвил Гаотона.
— Сомневаюсь, — хмыкнула Шай. — Несомненно, лучшие покои у императора.
— Самые просторные, да. Но не лучшие, — он присел перед фреской, разглядывая печати внизу. — Ты добавила подробные разъяснения того, каким образом создавалась картина.