Душа Петербурга

Анциферов Николай Павлович

Державину, упоенному величием растущей империи, грезится образ нового Рима.

Сей вновь построит Рим. [158]

Таков Петербург в художественном творчестве Державина. Это гордая столица молодой, полной сил империи, это город величаво простой, ясный, отмеченный изяществом вкуса своих строителей, город гармоничный, лишенный всякого трагизма. Однако и Державину была ведома тревога за будущее города Петра. В своей докладной записке «О дешевизне припасов в столице» (1797) он выражает опасение за судьбу столицы.

158

Здесь и выше стихотворные и прозаические цитаты из «Описания празднества, бывшего по случаю взятия Измаила у… князя Григория Александровича Потемкина-Таврического… 1791 года» Державина. Кошница корзина. Рифей — Урал. (комм. сост.)

Если все предоставить естественному ходу — «Петербургу быть пусту». [159]

«Если

не возмется заблаговременно мер, то весьма мудрено и в таком пространстве, в каковом он теперь находится, и в присутствии двора и его сияния выдержать ему и два века. Удалится же двор, исчезнет его великолепие. Жаль, что толикие усилия толь великого народа и слава мудрого его основателя скоровременно могут погибнуть».

Однако вся статья Державина проникнута оптимизмом. Россия должна быть приближена к своей столице. Ее окрестности, глухие и суровые, должны быть заселены и возделаны.

159

«Петербургу быть пусту» — формула типологически и, вероятно, генетически восходит к пророчеству «Книги Иеремии» (гл. 51, ст. 42–43), где предсказывается гибель и потопление Вавилона. Нам известно два круга документальных источников, зафиксировавших это легендарное заклятие новой столицы. Первый — документы дознания царевича Алексея, в показаниях которого от 8 февраля 1718 г. заклятие приписано его матери, царице Евдокии Лопухиной: «…сказывала, что Питербурх не устоит за нами: «Быть-де ему пусту»» (Устрялов Н. История царствования Петра Великого. Спб., 1859. Т. 6. С. 457; документ, приведенный Устряловым, использовал С. М. Соловьев в 17-м томе «Истории России»). Другие источники — также бумаги Тайной канцелярии, но уже 1722 г., повествующие о распространившемся в Петербурге слухе: на колокольне церкви Святой Троицы якобы завелась кикимора, и по поводу этого «таинственного явления» дьякон прихода высказал пророчество: «Питербурху пустеть будет» (Семевский М. И. Очерки и рассказы из русской истории XVIII в.: Слово и дело! 1700–1725. Спб., 1884. С. 88–89). Это предсказание, отлившееся в XIX в. в устойчивую формулу «Петербургу быть пусту», использовано во многих художественных текстах начала XX в., например: взято эпиграфом к стих. П. С. Соловьевой «Петербург» (1905), приведено Д. С. Мережковским как заглавие статьи (Мережковский Д. С. Петербургу быть пусту//Речь. 1908. 21 декабря) и в романе «Петр и Алексей» (где приписано царице Марии Алексеевне) и т. д., вплоть до упоминания «заклятья» «царицы Авдотьи» в ахматовской «Поэме без героя». (комм. сост.)

«Окружность Петербурга привесть удобрением и населением земель в такое состояние, чтоб она могла прокормить коренных и штатных его обитателей». [160]

Державин, очевидно, хотел видеть Петербург окруженным хорошо культивированною зоной, приспособленной к нуждам столицы, подобно той, что окружала древний Рим, распространяясь на весь Лациум. [161]

Прекрасный образ Северной Пальмиры начертан кн. Вяземским (в 1818 г.):

160

Здесь и выше цитаты из статьи Г. Р. Державина «О дешевизне припасов в столице» (1797). (комм. сост.)

161

Лациум — область в Центральной Италии с главным городом Римом. (комм. сост.)

Я вижу град Петров чудесный, величавый, По манию царя воздвигнутый из блат. Наследный памятник его могущей славы, Потомками его украшенный стократ! Искусство здесь везде вело с природой брань И торжество свое везде знаменовало. Могущество ума мятеж стихий смиряло, Чей повелительный, на зло природы, глас Содвинул и повлек из дикия пустыни Громады вечных скал, чтоб разостлать твердыни По берегам твоим, рек скверных глава, Великолепная и светлая Нева? Кто к сим брегам склонил торговли алчной крылья И стаи кораблей с дарами изобилья От утра, вечера и полдня к нам пригнал? Кто с древним Каспием Бельт юный сочетал? Державный дух Петра и ум Екатерины Труд медленных веков свершили в век единый. …………………………………………………… Железо, покорясь влиянию огня, Здесь легкостью дивит в прозрачности ограды, За коей прячется и смотрит сад прохлады, Полтавская рука сей разводила сад. Но что в тени его мой привлекает взгляд? Вот скромный дом, ковчег воспоминаний славных! Свидетель он надежд и замыслов державных. Здесь мыслил Петр об нас. Россия,

здесь твой храм! [162] [163]

162

Другой домик Петра Великого на Петербургской стороне населением был превращен в храм, где поклоняются иконе «Спаса», принадлежавшей Петру Великому. Так на почве христианской культуры проявилось почитание дома основателя города. (Примеч. авт.)

163

Из стих. П. А. Вяземского «Петербург (Отрывок)» (1818). (комм. сост.)

Кн. Вяземский, воспевая дело Петра, в синтетическом очерке Петербурга приводит ряд конкретных образов: решетка Летнего сада, Летний дворец. В этом отношении сделан шаг вперед в сравнении с Державиным (его общее описание Петербурга).

Соединительным звеном между Северной Пальмирой Державина и пушкинским городом Медного Всадника является Петербург Батюшкова. У первого — человек и природа в содружестве созидают стольный город, у Пушкина, который знал «упоение боя» и «края бездны», [164] гармония нарушена: грозно восстают безликие стихии против державного города, страшна их лютость, но конечное торжество и победа остаются за созданием чудотворного строителя.

164

Строки из трагедии Пушкина «Пир во время чумы» (1830): «Есть упоение в бою, / И бездны мрачной на краю». (комм. сост.)

Батюшков уже уловил мотив борьбы человеческого творчества с косными стихиями, но ему осталась еще неведома трагическая сила и глубина этой борьбы.

«Сидя у окна с Винкельманом в руке», герой Батюшкова любовался «великолепной набережной» Невы, «первой реки в мире», «на которую, благодаря привычке, жители петербургские смотрят холодным оком». [165]

Поэт, наблюдая «чудесное смешение всех наций» столицы великой империи, стал представлять, что было на этом месте до построения Петербурга.

165

«Прогулка в Академию художеств». (Примеч. авт.)

«Может быть, сосновая роща, сырой дремучий бор или топкое болото, поросшее мхом и брусникою; ближе к берегу лачуга рыбака… Здесь все было безмолвно. Редко человеческий голос пробуждал молчание пустыни дикой, мрачной, а ныне?.. Я взглянул невольно на Троицкий мост, потом на хижину великого монарха, к которой по справедливости можно применить известный стих: souvent un faible gland rec`ele un ch^ene immense! [166] И воображение мое представило мне Петра, который первый раз обозревал берега дикой Невы, ныне столь прекрасные…»

166

Часто малый желудь таит в себе огромный дуб (фр.). (Примеч. авт.)

«…Великая мысль родилась в уме великого человека. Здесь будет город, сказал он, чудо света. Сюда призову все художества, все искусства, гражданские установления победят саму природу. Сказал — и Петербург возник из дикого болота».

Таков первый образ, который дает нам Батюшков.

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною. И дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет, и стал свет». [167]

Образ микрокосма и его создателя. Упоенный мотивом творчества, Батюшков хочет присутствовать при его творении. Второй образ — Петербург под резцом своего творца.

167

Бытие (гл. 1, ст. 2–3). (комм. сост.)

«С каким удовольствием я воображал себе монарха, обозревающего начальные работы: здесь вал крепости, там магазины, фабрики, адмиралтейство. В ожидании обедни в праздничный день или в день торжества победы государь часто сиживал на новом вале с планом города в руках, против крепостных ворот, украшенных изваянием апостола Петра из грубого дерева».

«Именем святого должен был назваться город, и на жестяной доске, прибитой под его изваянием, изображался славный в летописях мира 1703 год римскими цифрами. На ближнем бастионе развевался желтый флаг с большим черным орлом, который заключал в когтях своих четыре моря, подвластные России. Здесь толпились вокруг монарха иностранные корабельщики, матросы, художники, ученые, полководцы, воины».

Победив природу, наперекор стихиям, вызвал к жизни Петр Великий Великий Петербург. Необычайно его рождение, необычен и рост его.

«Так, мой друг, сколько чудес мы видим пред собою, и чудес, созданных в столь короткое время, в столетие, в одно столетие!»

Третий образ Петербурга — образ, современный Батюшкову.

С приятелем своим совершает автор «письма» прогулку по городу.

«Великолепные здания, позлащенные утренним солнцем, ярко отражались в чистом зеркале Невы».