Душа Петербурга

Анциферов Николай Павлович

Это лучший романтический пейзаж Петербурга в нашей литературе. В тему панорамы Северной Пальмиры вплетены чуждые старым годам мотивы. Город рисуется на фоне белой ночи, полной неясного томления. Очертаниям берегов Невы придан полуфантастический характер. Какой-то тайной обвеян город, что-то греховное чуется в ней. А над гордым прахом земли — вечное небо (как и у Одоевского) — противоположное суетному граду. Далее тема греха развивается подробнее.

И я кругом глубокий кинул взгляд И увидал с невольною отрадой Преступный сон под сению палат, Корыстный труд пред тощею лампадой И страшных тайн везде печальный ряд. Я стал ловить блуждающие звуки, Веселый смех и крик последней муки: То ликовал иль мучился порок! В молитвах я подслушивал упрек, В бреду любви — бесстыдное желанье! Везде обман, безумство иль страданье.

Описание

грешного города составляет вступление для характеристики встречи двух миров, двух поколений старого и нового Петербурга. Действие развивается в особняке вельможи XVIII века.

Но близ Невы один старинный дом Казался полн священной тишиною; Все важностью наследственною в нем И роскошью дышало вековою; Украшен был он княжеским гербом; Из мрамора волнистого колонны Кругом теснились чинно и балконы Чугунные воздушною семьей, Меж них гордились дивною резьбой; И окон ряд, всегда прозрачно-темных, Манил, пугая, взор очей нескромных. Прощальный образ Северной Пальмиры!

Внешний облик особняка, столь характерный для минувшего века, быть может создание Фельтена, вызывает тени угаснувшей жизни.

Пора была, боярская пора! Теснилась знать в роскошные покои, Былая знать минувшего двора, Забытых дел померкшие герои! Музыкой тут гремели вечера, В Неве дробился блеск высоких окон; Напудренный мелькал и вился локон, И часто ножка с красным каблучком Давала знак условный под столом; И старики в звездах и бриллиантах Судили резко о тогдашних франтах.

Тени прошлого, навеянные белой ночью, исчезают. Две жизни встречаются в тихих покоях. Одна, как и самый «старинный дом», остаток Северной Пальмиры.

Тот век прошел, и люди те прошли. Сменили их другие; род старинной Перевелся; в готической пыли Портреты гордых бар, краса гостиной, Забытые тускнели; поросли Дворы травой; и блеск сменив бывалой, Сырая мгла и сумрак длинной залой Спокойно завладели… тихий дом Казался пуст, но жил хозяин в нем, Старик худой и с виду величавый, Озлобленный на новый век и нравы.

Другая жизнь, чуждая старине, затеплилась как слабый свет лампады в сумраке и сырой мгле особняка.

Она росла, как ландыш за стеклом, Или скорей, как бледный цвет подснежный. …Она сходила в длинный зал, Но бегать в нем ей как-то страшно было; И как-то странно детский шаг звучал Между колонн. Разрытою могилой Над юной жизнью воздух там дышал, И в зеркалах являлися предметы Длиннее и бесцветнее, одеты Какой-то мертвой дымкою; и вдруг Неясный шорох слышался вокруг: То загремит, то снова тише, тише (То были тени предков или мыши). И что ж? Она привыкла толковать По-своему развалин говор странный… [220]

220

Здесь и выше цитаты из стих. Лермонтова «Сказка для детей» (1839). (комм. сост.)

Старый мир разрушается, мир когда-то крепкий и блестящий. Нежный цветок, выросший среди развалин, сможет ли он у раскрытой могилы пробиться к свету? В глазах молодой девушки темно, как в синем море. В страшном городе, где люди забыли вечное небо, ей грозит гибель. Но горе и самому городу Петра!

По свидетельству Сологуба, волновал и Лермонтова образ гибнущего Петербурга. Поэт любил чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из-за которого поднималась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом. [221] В приписываемом ему отрывке выведен образ гибнущего города, караемого судьбою.

221

Незакавыченная цитата из «Воспоминаний» В. А. Соллогуба (см.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964. С. 277). (комм. сост.)

И день настал, и истощилось Долготерпение судьбы, И море с шумом ополчилось На миг решительной борьбы. [222] Наводнение

Но что для земного бога — всевластного царя —

угроза стихий? Древний Ксеркс [223] возложил на непокорный Понт тяжкие цепи.

И царь смотрел; и, окружен Толпой льстецов, смеялся он…

Царь знает, что к борьбе такой привык его гранитный город.

222

«Наводнение». (Примеч. авт.)

223

Персидский царь Ксеркс I (486–465 до н. э.) жестоко подавил вспыхнувшие в подвластных ему областях на побережье Средиземного моря (Понта) восстания: в Египте (486–484) и в Вавилонии (482); последнее государство после этого подавления перестало существовать, а Вавилон был разрушен. (комм. сост.)

И раздался его приказ. Вот ждет, довольный сам собой, Что море спрячется как раз.

Но судьба изрекла свой приговор:

Дружины вольные не внемлют, Встают, ревут, дворец объемлют.

И деспот понял. Стихия свободы непобедима. Удавалось ему смирить народное волнение, но воля к свободе несокрушима, она прорвется не только в народе, но и в природной стихии. Она, как дух, веет где хочет. А народ и природа объединены одним духом:

Он понял, что прошла пора, Когда мгновенный визг ядра Лишь над толпою прокатился И рой мятежных разогнал. И тут-то царь затрепетал… И к царедворцам обратился… Но пуст и мрачен был дворец И ждет один он свой конец. И гордо он на крышу всходит Столетних царственных палат И сокрушенный взор возводит На свой великий, пышный град! [224]

Еще острее воспринял эту тему В. С. Печерин — Агасфер [225] русской интеллигенции. [226] В революционный период своего духовного скитальчества он написал апокалиптическую поэму на тему гибели Петербурга. [227]

224

Здесь и выше цитаты из анонимного стих. «Наводнение», приписывавшегося Лермонтову (см. об этом: Приписываемое Лермонтову // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 446–447). (комм. сост.)

В «отрывках из начальной повести» есть интересная картина Петербурга.

«Сырое ноябрьское утро лежало над Петербургом. Мокрый снег падал хлопьями, дома казались грязны и темны, лица прохожих были зелены; извозчики на биржах дремали под рыжими полостями своих саней; мокрая, длинная шерсть их бедных кляч завивалась барашком; туман придавал отдельным предметам какой-то серо-лиловый цвет. По тротуарам лишь изредка хлопали калоши чиновника, — да иногда раздавался шум и хохот в подземной полпивной лавочке, когда оттуда выталкивали пьяного молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой фуражке».

(Примеч. авт.)

Речь идет о повести М. Ю. Лермонтова «Штосс» (1841). (комм. сост.)

225

Агасфер, или Вечный жид — персонаж христианской легенды западноевропейского средневековья; отказал в отдыхе Христу во время его пути под бременем креста на Голгофу, за что был осужден скитаться по земле до второго пришествия Христа, который один может снять с него зарок. (комм. сост.)

226

В. С. Печерин (1807–1885) — философ, поэт, общественный деятель; назван «Агасфером русской интеллигенции» за его «духовные скитальчества»: профессор Московского университета, оппозиционер, эмигрант, католический монах. (комм. сост.)

227

«Торжество смерти». — М. Гершензон. Жизнь В. С. Печерина, стр. 73 (Примеч. авт.)

Он воспринял проблему борьбы творящего гения города с безликими стихиями в форме окончательного осуждения Петербурга. Для него прежде всего этот город порождение деспотизма, стоивший тысячи жизней никому не ведомых рабочих. Город не оправдал своего торжества над стихиями. Рожденный на костях, он стал преступным городом оков, крови и смрада, возглавляющим тираническую империю. Стихии стали у Печерина орудием карающей Немезиды. Правда с ними. Поднимаются ветры буйные.

Лютый враг наш, ты пропал! Как гигант ты стал пред нами, Нас с презреньем оттолкнул И железными руками Волны в пропастях замкнул. Часто, часто осаждали Мы тебя с полком валов И позорно отступали От гранитных берегов! Но теперь за все обиды Бич отмщает Немезиды.