Душа. Никто, кроме тебя
Шрифт:
Но чем именно удивляю, он так и не сказал, и я, стряхнув с книжной полки пыль, долго-долго рассматривала фотографию его дочери, сидящей на лавочке возле дома.
***
Роман пришёл только в среду. Когда я вернулась после занятий, он вместе с тестем пил на кухне чай. Пёс лежал на полу, но, едва завидев меня, встал и облизал мои пальцы.
– А Света «Унесённых ветром» прочла. Меньше, чем за неделю, – зачем-то сказал Николай Андреевич, и я почувствовала, как краснеют щёки.
Роман на эти слова никак не отреагировал, но обернулся, когда я, сняв сапоги, прошагала
Они проговорили больше часа, тихо, размеренно и без лишних эмоций, а потом, всё также сидя на подоконнике, я увидела, как Роман вышел из подъезда и направился к своей машине. К моему облегчению, в аптеку ему не понадобилось.
Спустя несколько дней я встретила ту самую женщину со светлыми волосами на остановке. Она старательно пудрила лицо и вытирала размазавшуюся возле изрядно покрасневших глаз тушь. В глубине души я чувствовала, что причина её слёз как-то связана с ним, но не стала злорадствовать.
Я давно взяла за правило не радоваться горю даже самых неприятных мне людей.
Глава шестая
Пятнадцатого ноября я наконец решилась на поездку домой. На улице стояла промозглая и ветреная погода, однако снег ещё не выпал, дороги не заледенели, и дождь, временами мелкий и едва моросящий, а подчас льющий как из ведра, оставлял на асфальте глубокие, серые лужи и превращал землю в жидкую, коричневую кашу. Больше всего на свете я ненавидела именно такую погоду. Голые деревья, понурое, вечно плачущее небо, осенний сумрак и грязь… Всё это наводило на меня тоску, которая только усиливалась от мысли, что сегодняшним вечером я окажусь дома.
С бабушкой у меня всегда были отличные отношения. Она любила и баловала меня. Не помню, чтобы когда-то шлёпала или сильно ругала, разве только за совсем отчаянные поступки, вроде разбития её любимой вазы или потери недавно купленной золотой цепочки. Большую часть детства я провела именно с ней, она водила меня в садик и начальную школу, и она же забирала после занятий. Мама в это время активно строила свою личную жизнь, искала новых ухажёров и ненавидела весь мир за то, что эта её жизнь шла в разрез с планами, которые она усиленно рисовала у себя в голове.
Мама не поняла меня, когда я лишилась комнаты в общежитии. Не поняла и не поверила. От того я и отложила поездку домой на целых полтора месяца, боясь наткнуться на её кислую физиономию и вечно недовольный взгляд.
– Естественно тебе это подстроили! Естественно! – кричала она в трубку, когда я рассказала им с бабушкой о своей беде. – А как иначе? Я ничего другого и не ждала. Ты никогда не умела решать проблемы. Никогда! И парень наверняка был твой. Если накосячила, так хотя бы имей совесть признаться. Сначала экзамен завалила и без стипендии осталась, теперь к тебе парни в окно лезут. Дальше что? В подоле принесёшь? У меня лишних денег нет, поэтому хоть на коленках ползай перед комендантом, но сделай так, чтобы тебя оставили…
Ни меня, ни маму тогда надолго не хватило. Не помню, кто отключился первым. Я сидела в ступоре и знала только
Бабушка в тот день перезвонила мне через полчаса. Видимо, выжидала время, чтобы я успокоилась. Сказала просто и легко, как говорила всегда, когда видела меня плачущей.
– В голову не бери. Всё перемелется. Ищи комнату. У меня есть кой-какие сбережения. Я пенсию не трачу. Так что справимся – не переживай!
Её голос звучал мягко и ласково и совершенно не походил на мамин:
Помню, как-то раз то ли на уроке литературы, то ли на каком-то празднике наша классная, Анна Вячеславовна, заявила, что мама – это самый лучший друг любого ребёнка. Мне тогда едва исполнилось двенадцать, и, не удержавшись, я фыркнула, громко так на весь кабинет – даже несколько одноклассников обернулось, а Анна Вячеславовна осуждающе покачала головой. В глубине души я чувствовала, что поступила плохо, но отреагировать иначе не могла: моим самым лучшим другом являлась бабушка. С мамой в те годы мы ещё не враждовали, но и тогда назвать наши отношения тёплыми можно было только с большой натяжкой.
Она словно держала на меня какую-то обиду, но какую именно никогда не говорила, хотя регулярно колола шпильками в виде недовольств и упрёков. Я хорошо училась в школе, занятия не прогуливала, домашние задания выполняла сама да и на уроки не опаздывала, но всё равно была плохой. Что бы я ни делала, дочь маминой лучшей подруги, внучка соседки по площадке, сестра коллеги – все всё равно оказывались лучше. В какой-то момент я смирилась. Нет так нет. И перестала что-либо доказывать. И ей, и кому бы то ни было. Сама поступила в университет, сама нашла новое жильё…
Прижавшись к спинке сидения, я посмотрела в окно на пустой перрон и полезла в рюкзак за тетрадями. Дождь разрастался, и по стеклу поползли мелкие бисеринки влаги. Ещё чуть-чуть и разглядеть что-то за окном стало почти невозможно. Поезд набирал ход и приятно постукивал о рельсы. Я с детства любила электрички. Они почему-то напоминали мне колыбель и биение сердца. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Всю последнюю неделю читая «Унесённых ветром», я совсем запустила занятия и, боясь повторения истории с Роджером Желязны, принялась разбираться с двойными интегралами и матрицами. Между тетрадями по алгебре и математическому анализу виднелось ещё несколько чужих контрольных, которые Вера ласково называла «шабашками».
Ровно через три часа Ч*** встретил меня пустым перроном и пронизывающим ветром. Когда я вышла из поезда, над городом уже повисли плотные сумерки, но небо так же, как и у нас, было сплошь усыпано тучами. Звёзды, будто испугавшись новой порции дождя, заранее попрятались, а вот луна, наплевав на все капризы природы, без устали пробивалась сквозь тяжёлые облака, хотя и походила при этом на то самоё бледное пятно из стихотворения Пушкина. Вздохнув, я перешагнула рельсы и несмелой походкой поплелась к зелёной пятиэтажке на улице Разина.