Душеспасительная беседа
Шрифт:
Я взял такую бумагу и пошел в Городскую комиссию по чистке при горисполкоме.
Меня принял секретарь, вежливый молодой человек в штатском пиджачке, который — это было видно — стеснял и раздражая его, потому что он поминутно его одергивал, как гимнастерку. Секретарь прочитал бумагу из редакции, пробежал глазами телеграмму из Ташкента, попросил меня обождать его и вышел из кабинета. Вернувшись вскорости, сказал:
— Завтра с утра идите в Госбанк, там вас вычис… то есть, там вы пройдете чистку.
Чистили меня в Госбанке самое большее десять минут. Никаких каверзных вопросов, никаких допытываний
— У вас есть вопросы к товарищу?
У малиновых петлиц вопросов к товарищу не оказалось. Мне тут же выдали справку о том, что чистку советского аппарата я прошел. А может быть, поставили соответствующий штамп в паспорте — этого я уже не помню.
Через неделю я стоял у окна в международном вагоне поезда Москва — Ташкент, смотрел на несущиеся навстречу заволжские степные просторы и думал… о чем? Да все о том же — что день грядущий мне готовит? Был я тогда беспечен, свободен и чертовски молод и поэтому был уверен, что грядущий день ничего, кроме хорошего, приготовить мне не может. На сердце у меня было легко и ясно!
Примерно через месяц, когда я уже работал в «Правде Востока» и набирал темпы как фельетонист, я получил письмо от приятеля-газетчика по «Красному знамени». Приятель писал, что комиссию по чистке в нашей редакции возглавлял председатель окружного отделения профсоюза работников народного питания товарищ К-и, обрусевший грек, про которого я когда-то написал не злой, но довольно смешной фельетон. Никаких особых служебных неприятностей он от моего фельетона не испытал, но, видимо, самолюбие его пострадало. Во всяком случае, по словам моего приятеля, явившись в редакцию и заняв под чистилище кабинет заведующего издательством, он, потирая руки, сказал:
— Ну-с, начнем с Ленча! Давайте его сюда!
Ему сказали:
— А Ленч у нас уже не работает!
— Как?! Где он?
— В Ташкенте. В газете «Правда Востока».
— Убежал от чистки?!
— Нет, он прошел чистку перед отъездом. В Госбанке.
Бедный председатель Нарпита даже застонал от огорчения: такая была приятная возможность расквитаться с проклятым сатириком за его неуместные шуточки, и — на тебе! — он и тут вывернулся!
Впрочем, меня все это уже не трогало и не волновало! Надо было крепить крылья в небесах Средней Азии!
III. Что такое экзотика
Я приехал в Ташкент в самом начале весны, в марте, а может быть, даже в феврале 1929 года, но в, городе уже было жарко. Только поздним вечером и ночью, когда огромный город затихал в густой тени своих могучих карагачей под мелодичный лепет арыков, этих ташкентских соловьев, дышалось легче.
Но — взялся за гуж, не говори, что не дюж! Надо было привыкать и к новому климату, и к новой обстановке, и к новым людям с их особыми нравами.
Я был здесь чужаком и новичком, мне приходилось туго, но редактор «Правды Востока» Георгий Михайлович П., пригласивший
Самое главное для фельетониста (да и не только для фельетониста) — это найти верный тон в своих сочинениях, поймать в свои образные силки главную мелодию жизни той страны, в которой ты живешь и о которой пишешь. Что я знал про Среднюю Азию, когда ехал сюда работать в газете? Да ровным счетом ничего! Бедная моя голова была набита литературными представлениями об Азии вообще, почерпнутыми из переводных романов Пьера Лоти, Бенуа, блистательного Киплинга и других западных писателей!
Но они ведь писали по-своему и о своей Азии, ее пышная и таинственная, во многом выдуманная ими экзотика восхищала и ужасала их, и устами Киплинга они вынесли ей свой приговор: Восток есть Восток, и Запад есть Запад, и они никогда не сойдутся.
Экзотика, конечно, была у советской Средней Азии, но она была другая — это я понимал. А какая именно?! Чтобы понять и познать ее, эту другую экзотику, надо было окунуться в жизнь среднеазиатских республик, потолкаться среди людей, узнать их труд, посидеть в чайханах, посмотреть перепелиные бои, послушать состязания базарных острословов — в общем съесть пуд соли. Понимая, что пуд азиатской соли для меня слишком много и непосильно, я мечтал для начала хотя бы о ее щепотке!
Я пошел к Георгию Михайловичу. Он был все таким же, каким я его помнил по прошлым годам: статным, с пышной седеющей шевелюрой, с черными огненными глазами, похожим на кардинала из «Овода». Я рассказал ему о том, о чем сейчас пишу, и попросил дать мне командировку для поездки в глубь края.
Георгий Михайлович отнесся к моей просьбе снисходительно и даже сочувственно.
— И куда бы вы хотели поехать? — спросил он меня.
— Товарищи советуют — в Киргизию. За Джалалабадом, в горах, в долине Корасу, обнаружены выходы нефти прямо на поверхность. Мне хочется увидеть это собственными глазами и, может быть, поставить в газете вопрос о промышленной разработке джалалабадских нефтяных ресурсов, — ответил я, стараясь произнести все это как можно убедительней и солидней.
Редактор «Правды Востока» усмехнулся краем рта.
— Эти нефтяные ресурсы — горячечная фантазия нашего экономического отдела, который вас, как я догадываюсь, и инспирировал, но по существу вы правы: вам нужно просто поездить, присмотреться к жизни. Я вас отпущу в командировку, но с одним условием. — Улыбка его стала шире. — Если вы прихватите с собой моего Юрку. Он поедет, конечно, без редакционной командировки, но под вашим присмотром. Он давно просится — мир посмотреть и себя показать!
Юра, сын Георгия Михайловича, пятнадцатилетний мальчик, мне нравился прежде всего тем, что он не был похож на иных избалованных и развращенных отпрысков ответственных родителей, — был скромен и мил. Я поспешил сказать Георгию Михайловичу:
— Пожалуйста, пусть Юра едет со мной. Но будет ли он меня слушаться?
— Я ему прикажу вас слушаться! Пусть в секретариате оформляют вашу командировку, скажите, что я разрешил.
Как на крыльях я вылетел из кабинета нашего такого сурового и такого строгого — на вид! — ответственного редактора.