Душевная травма(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)
Шрифт:
Нервы у Нюры сдают, и она плачет. Громко, навзрыд.
Хорошенькая блондинка моргает подмазанными ресничками и ничего понять не может.
Понять действительно трудно.
НЕЗАМЕНИМЫЙ
Он работает в одном солидном учреждении по ведомству… Впрочем, это неважно, по какому ведомству он служит. Важно другое: он плохой, даже очень плохой работник.
Ему нельзя поручить ни одного более или менее значительного дела: или потеряет необходимый документ, или переврет
Его ругают, прорабатывают, срамят с глазу на глаз в начальственных кабинетах, публично — на общественных форумах.
О нем пишут в стенгазете в жанре сатиры и юмора, взывая к его гражданской совести.
Ему грозят увольнением, ставят над вид и клеют выговоры с занесением и без один за другим.
А ему все это как с гуся вода! Он твердо уверен, что ничего в его карьере не изменится, что как сидит он на присвоенном ему стуле, так и будет сидеть вплоть до самого своего ухода на пенсию.
Почему он в этом так уверен?
Да потому, что он в этом учреждении незаменим: он, как никто другой, умеет обставлять праздники.
Раз в году, как известно, почти каждая профессия у нас справляет свой праздник. Справляет такой праздник и то учреждение, в котором служит он.
Перед этим знаменательным приятным днем в кабинете главного начальства собираются представители местной общественности.
Все обсудили, все решили — остается нерешенным лишь вопрос об организации праздничного концерта и банкета.
Добродушно посмеиваясь, начальство говорит:
— Ну-с, теперь о духовной и телесной пище. Кому поручим хлопоты по концерту и банкету?
Общественность смущенно переглядывается.
— Лучше Серафима Серафимовича все равно никто другой с этим делом не справится! Проверен, как говорится, в бою!
— Ладно. Уступаю. Итак, концерт и банкет записываю за нашим долдоном.
Боже мой, какую бешеную, неукротимую энергию он развивает в преддверии праздника! Звонит по телефону в концертные организации и на дом к артистам, бегает по базарам и магазинам, добывая то, что обычным путем добыть нелегко.
Он полон вдохновения, азарта, подлинной страсти. Он находчив и умен, эластичен и тверд, где надо — нахален, где робок, но мил. Он — полководец и дипломат, Наполеон и Талейран. Не победить он не может.
И он побеждает.
Все артисты приезжают вовремя. Он их встречает. Он целует ручки артисткам, обнимает конферансье, шутит с весельчаком — чтецом басен. Концерт летит, как ласточка в лазури неба.
Он надел свой выходной черный костюм и украсил лацканы пиджака значками из коллекции сына-собирателя. Со своими мясистыми отвислыми щеками и морщинистым лбом, он стал похож на породистого бульдога, нахватавшего наград на собачьих выставках. Он сидит на концерте в первом ряду. Он сияет и торжествует.
Банкет тоже безупречен и в аспекте выпивки, и по линии закуски. Его хвалят, похлопывают по плечу, обнимают и целуют. Кто-то произносит тост в его честь: «Выпьем, товарищи, за того, кто вложил свой титанический труд в этот
Он выслушивает тост стоя, с очень серьезным, очень глубокомысленным видом, — он знает себе цену! Начальство, сидящее во главе стола, делает ему милостивый знак бокалом. Начальство тоже довольно и концертом, и банкетом.
К концу банкета он напивается и первым затягивает песню. Он поет: «Распрягайте, хлопцы, коней», «Катюшу», «Туманы-растуманы» и другие хорошие песни. Он поет с душой, хотя и плохо, фальшиво. Но никому до этого уже нет никакого дела. Праздник удался, а одна данном важном этапе — был его душой.
После праздников наступают, увы, будни. И он снова делает то, что делал весь год: теряет документы, перевирает цифры, забывает посоветоваться со специалистами.
Его ругают и срамят.
Главное начальство гремит у себя в кабинете:
— Пора наконец нам освободиться от этого долдона!
Незаметно пролетает год. И вот уже снова праздник на носу. В кабинете начальства собирается местная общественность.
Добродушно посмеиваясь, начальство говорит:
— Ну-с, кому поручим хлопоты по концерту и банкету?
Ясно, кому — Серафиму! Больше — некому!
В ЭЛЕКТРИЧКЕ
Она сидела у окна в полупустом вагоне пригородной электрички и увлеченно читала книжку, переплет которой был аккуратно завернут в белую плотную бумагу.
Он сидел напротив нее и откровенно любовался ею: ее прямыми черными блестящими волосами, ниспадающими до плеч из-под вязаной круглой шапочки, дешевой, но модной, с козырьком, ее прямым носиком, очень самоуверенным, золотистой, египетской смуглостью ее щек и, конечно, ее стройными, крепкими ножками в прочных, основательных полусапожках без каблуков.
Читая, она чуть хмурила тонкие брови, и эта манера чтения особенно восхищала и умиляла его.
«Она тонкая интеллектуальная натура! — думал он восторженно. — Читает не механически, не ради самого процесса чтения, не для того, чтобы убить вагонное время, нет, она переживает и думает — да, да, думает! — вместе с автором».
Вагон мотнуло вправо, потом влево, и ее большая дорожная сумка, стоявшая на лавке рядом с ней, упала на пол.
Он поднял сумку, подал ей. Она поблагодарила кивком головы и обворожительной улыбкой.
Осмелев, он спросил ее не очень-то находчиво:
— В Москву?
Она снова улыбнулась — на этот раз снисходительно.
— Куда же еще! А вы?
— Тоже в Москву. Вообще-то я живу в Подольске. Но в Москву езжу часто. Вы любите Москву?
— А вы?
В ответ он продекламировал с большим чувством:
Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва… как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!