Душевная травма(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)
Шрифт:
Три Маруси снова разом, как по команде, прыскают. Иван Харитонович с серьезным лицом смотрит на ручные часы.
— Ого! Сейчас звонок будет! Пора в зал идти! Ступайте, девчата. И вы идите, Лукерья Власьевна, а комнату я пока на ключ запру, а то заберутся сюда наши боевые пацаны и дадут жизни этому банкету!
Бабушка Луша ласково кивает головой своим помощницам:
— Идите, девочки! Я уж здесь посижу, постерегу!
Появляется Иван Харитонович снова в комнате хорового кружка через час, в конце первого антракта. Вид у него уже не такой торжественный и сияющий, на лице озабоченность
— Взвар принесли! — радостно докладывает председателю повариха. — Ну и взвар! Прямо-таки царь-взвар! Как вино! Хотите попробовать, Иван Харитонович?
— Дайте! Хотя нет, не надо. И вообще… поросята-то зачем, собственно говоря!
Взглянув на потускневшее лицо председателя, догадливая бабушка Луша сочувственно спрашивает:
— Не дотягивают артисты до поросят?
— Не дотягивают, Лукерья Власьевна! Сначала вроде ничего было. А потом такая скукота пошла, сил нет терпеть. И ведь вроде похоже, что из колхозной жизни, а с другой стороны, какая же это наша жизнь?! Фотографические карточки такие бывают с недодержанного снимка — ничего не разберешь, все как в тумане, словно молоком облитое. Ходят какие-то люди по сцене, говорят разные слова. А к чему, зачем?!
Огорченный Иван Харитонович, пожав в тяжелом недоумении плечами, присаживается к столу, закуривает.
— Тестев Петр Потапыч уже подходил ко мне, тряс рыжей своей бороденкой, намекал, язва, на допущенный расход. Я, мол, тебя предупреждал, чтобы поаккуратней. Беда!..
Председатель колхоза тушит недокуренную папиросу в пепельнице и, вздохнув, уходит смотреть второй акт.
Однако и второй акт не приносит облегчения его встревоженной душе. Возвращается он в комнату хорового кружка туча тучей, молча садится и начинает барабанить пальцами по столу.
Повариха робко говорит:
— Ну как, Иван Харитонович, не распогодилось?
— Какое там! — Председатель безнадежно машет рукой. — Еще гуще скукота пошла. Некоторые колхозники уже стали по домам расходиться. А Тестев Петр Потапыч аж синий сделался от злости, как удавленник. «Я, грозит, тебя еще на общее собрание выставлю за этот банкет!..» Лукерья Власьевна, а где же поросята?!
— Сами же говорили, что не дотягивают они до поросят. А у нас завтра в клубе механизаторов премируют, забыли? Вот я и спланировала сегодняшних поросят на завтрашний ужин товарищеский. Я их пока к себе в погреб отнесла — рядом ведь живу!
— Ишь вы, какая быстрая! Позвольте… а гуси где?!
— Там же, в погребе. Я так думаю, Иван Харитонович, что до гусей этот спектакль тоже не дотянет!..
В третий раз Иван Харитонович появляется в комнате хорового кружка за полчаса до конца спектакля. Он мрачен по-прежнему, но по выражению его энергичного лица заметно, что он принял какое-то решение и намерен твердо проводить его в жизнь.
— Ко мне девочки забегали, — сообщает ему повариха, — тоже очень недовольные. «Скучно», говорят. Я тут под углом снижения. Поглядите, так ли?!
Иван Харитонович оглядывает опустевший стол и прячет в усы невольную улыбку.
— Да вы же один хрен да горчицу оставили, Лукерья Власьевна!
— Зачем так говорить?! — обижается
— Решение такое принято, — строго хмурит брови председатель колхоза: — По окончании спектакля со сцены речей не произносить, как предполагалось, но артистов на ужин все ж таки позвать.
— И поросят подать?!
— И поросят подать. И гусей! Все поставьте назад, как было. Актеры не виноваты, они старались от души, их автор подвел.
— Так ведь бачили они, що покупали!
— Это верно! — с сожалением говорит председатель колхоза. — Если бы у нас в колхозе подобные люди были, какие в этой пьесе показаны, мы бы с вами никогда урожай такой не собрали, и клуб новый не построили бы, и хлеб первыми в области на элеватор не отвезли бы! Э, да что там говорить! Расстроила меня эта пьеса, Лукерья Власьевна, я домой пойду. Вы уж тут без меня… как-нибудь!
— Ой, нехорошо, Иван Харитонович! — пугается бабушка Луша. — Как же можно без председателя?!
— Тестев Петр Потапыч останется на ужин. Ему правда, водку пить нельзя, у него, сами знаете, печенка больная, но он сказал, что ради такого случая хватит цельный стакан, чтобы злость свою еще пуще распалить, и все выскажет артистам про их пьесу. А я не могу! Неудобно как-то. И тем более артистка эта приехала… которая Катерину в «Грозе» играла. Не хочется мне ее огорчать. Пусть уж Тестев… от имени правления!
— Господи, хоть водочки-то выпейте на дорожку!
— Не хочу! Хотя… налейте стопку!
Иван Харитонович с тем же мрачным выражением на лице выпивает стопку водки, закусывает огурчиком и окончательно покидает комнату хорового кружка.
САХАРНЫЕ УСТА
(Комедия, а может быть, драма в трех монологах)
За отдельным столиком в укромном углу маленького уютного кафе сидят драматический артист Пеликанов и драматург Великанов. Они пьют кофе (а может быть, коньяк —150 граммов на двоих) и разговаривают. Артист Пеликанов смотрит на драматурга Великанова влюбленными глазами и в данную минуту произносит свой
Пеликанов (любуясь Великановым, ласково). Молодцом держишься, Сеня, не сдаешь, хвалю!.. Височки, правда, уже поседели, но улыбка все та же — твоя, бурлацкая, великановская!.. Ах, Сеня, Сеня, до чего же я тебя люблю, как горжусь дружбой с тобой — ты даже не можешь себе это представить!.. Не качай головой, пожалуйста, не улыбайся скептически, мефистофельский скепсис — не твоя органика. Сейчас мы с тобой выпьем по последней рюмочке… точнее, по последнему наперстку, и я тебе объясню, за что мастер сценического искусства, — Сеня, я надеюсь, ты согласен, что старик Пеликанов имеет право на этот громкий титул?! — любит и уважает мастера драматической литературы старика Великанова.