Два адмирала
Шрифт:
— Да, так говорит добрый баронет Девоншира, сидя за своим столом и окруженный своими друзьями и достатком. Но не то делается теперь в нашей доброй Англии. Я думаю, сэр Вичерли, господин Доттон и вы, прекрасная миледи, я предполагаю, что все вы, вероятно, слышали о претенденте, может быть, некоторые из вас даже видели его?
При этих словах добрый баронет выронил из рук вилку и нож, глядя с удивлением на говорящего.
— Я всегда говорил моему покойному брату, судье Томасу, что через этих проклятых французов, папу и незаконного потомка короля Иакова II у нас в Англии еще не раз будет беспокойство! И вот, сэр, мои предсказания, кажется, сбылись!
— Относительно Англии — нет еще, сэр; что же касается Шотландии, то новости
— Вот поистине рыцарский, достойный принца поступок! — воскликнул адмирал Блюуатер.
— Да, если не сумасбродный! Англию нельзя покорить толпой полунагих шотландцев.
— Справедливо, но Англия легко может быть побеждена Англией.
Сэр Джервез почел за лучшее замолчать, потому что Блюуатер, по-видимому, никогда еще не был так близок изменить своим политическим склонностям в присутствии посторонних, как в настоящую минуту.
— Эти покушения на английский престол столь ничтожного мальчишки, как претендент, так меня поражают, что я едва могу говорить о нем хладнокровно! — сказал Том. — Всем нам очень хорошо известно, что его отец подкидыш, а сын подкидыша имеет так же мало прав на престол, как и его отец. Я не помню хорошенько, как закон называет таких претендентов, кажется…
— Filius nollius, Том! — сказал сэр Вичерли, довольно торопливо, желая выказать свою ученость. — Это самое точное выражение. Я узнал его от своего брата Тома по весьма важному случаю, требовавшему от меня знания этого предмета.
Несмотря на наглость и решительность Тома проложить себе каким бы то ни было образом дорогу в свет, он чувствовал, что щеки его сильно раскраснелись от столь неожиданного, хотя и без цели сказанного намека его почтенного дядюшки, и потому он невольно отвернулся в сторону, желая скрыть свое смущение. Между тем сэр Джервез внутренне улыбался глубокой учености почтенного баронета и, обращаясь в веселом расположении духа к своему другу Блюуатеру, с сильным желанием восстановить прежние приятельские с ним отношения, сказал ему с искусно скрытой иронией:
— Сэр Вичерли, кажется, прав, Блюуатер, подкидыш то же, что никто, а сын такого никто, ясно — filius nollius. Но перестанем толковать об этом.
Если люди так же хорошо знают и понимают друг друга, как знали и понимали друг друга наши адмиралы, вероятно, они найдут тысячу средств к достижению, равно как и восстановлению дружбы. Блюуатер очень хорошо видел, что сэр Джервез был гораздо выше понятий недальновидных вигов того времени, веровавших в сказку о незаконнорожденности претендента, и скрытый иронический намек, сделанный Окесом на этот счет, весьма сильно подействовал на его охлаждение, чего только и желал благородный друг его.
Из уважения к своим гостям сэр Вичерли согласился переменить разговор, хотя он и был чрезвычайно озадачен явным нерасположением адмиралов говорить о предмете, который, по его мнению, должен был сильно интересовать каждого англичанина. Бедному Тому так досталось, что он уже не решался более говорить в продолжение обеда; а остальные довольствовались тем, что ели и пили, будто им вовсе ничего не было известно о случившемся.
Скоро все очень хорошо заметили, что адмирал Блюуатер был совершенно поражен красотой и неподдельной искренностью Милдред; но при всем том никто не мог принять его отеческого и откровенного обращения с ней за какое-нибудь пылкое, восторженное чувство, не приличное ни его летам, ни званию, ни опытности. Миссис Доттон была слишком далека от того, чтобы внимание, обращаемое Блюуатером на ее дочь, могло ее обеспокоить; напротив, она чувствовала удовольствие, даже маленькую гордость, будучи вполне убеждена, что она вправе гордиться. Мы уже сказали прежде, что миссис
Молодой Доттон, женившись, увез свою жену с двумя тысячами фунтов приданого, и весьма долго никто не знал о его местопребывании. По прошествии двадцати пяти лет он, наконец, возвратился на свою родину с расстроенным здоровьем, пониженный в чине и занял настоящую свою должность сигнальщика. Миссис Доттон привезла с собой одно только дитя, прекрасную девочку, с которой читатель уже знаком и которой она старалась передать все свои познания. Вот каким образом Милдред была воспитана выше того состояния, в которое была поставлена судьбой; и миссис Доттон старалась развить в своей дочери прекрасные манеры и образ мыслей, обнаруживая очень часто какую-то болезненную разборчивость в поведении и склонностях Милдред. Нет, однако, никакого сомнения, что молодая девушка была обязана своим совершенствам как в том, так и в другом скорее тому, что никогда не разлучалась с матерью, чем ее наставлениям: долголетний пример всегда производит свое действие.
В Вичекомбе решительно никто не знал истории разжалования Доттона, который никогда не был выше лейтенанта и лишился этого чина приговором военного суда. Вторичным принятием своим на службу в звании штурмана он был обязан жене, которая пользовалась большим покровительством лорда Вильметера, брата подруг ее юности. Что господин Доттон промотал все достояние своей жены, это было так же хорошо всем известно, как и то, что он был не слишком воздержан к спиртным напиткам и что жена его была несчастная, достойная истинного сожаления и удивления женщина.
Это небольшое отступление, вероятно, извинит нам добрый читатель, тем более что оно произошло вследствие необыкновенного внимания, оказанного адмиралом Блюуатером нашей прелестной героине. С тонкостью светского человека, отбросившего лета и звание, он успел преодолеть робость Милдред и сделать ее разговорчивой и был поражен тонкостью ее чувств и глубокими ее познаниями.
Лишь только позволило приличие, миссис Доттон попросила у хозяина позволения удалиться со своей дочерью в другую комнату. Выходя, она бросила боязливый взгляд на мужа, лицо которого начинало уже краснеть от частого употребления портвейна; несмотря на все старание казаться улыбающейся и веселой, она не могла скрыть своей душевной тревоги и лишь только вошла в гостиную, как слезы градом потекли по ее щекам. Милдред не нужно было объяснений, она бросилась на грудь своей матери и несколько минут горько плакала вместе с ней.
— Что за причина, Милдред, — сказала мать, успев, наконец, преодолеть свои чувства и осушить слезы и глядя с нежной любовью в лицо прекрасной девушке, — что адмирал Блюуатер в продолжение всего обеда так коротко с тобой обходился? Право, я не знаю, что и подумать!
— Он чудный старик, добрая матушка, — отвечала Милдред. — Он так добр, так откровенен, что невольно с первой встречи приобретает полное доверие каждого. Мне удивительно только, неужели он серьезно говорил о благородной смелости и высоком мужестве принца Эдуарда?