Два апреля
Шрифт:
– Я так понял, что вам нужен повар, - сказал Трофимов, когда они вышли из коридора и закурили.
– Ну, конечно, - сказал Овцын.
– Чего ж тут не понять...
– А что за корабль? Куда он ходит?
– Отличный. И даже оригинальный, - улыбнулся Овцын.
– Весь белый и затейливый, как шкатулка. Трехпалубный пассажир. Ходить будет по реке Енисею. Наша задача - довести его дотуда.
– И много это займет времени?
– спросил Трофимов.
– Порядочно, - сказал Овцын.
– Судя по опыту прошлых лет, до конца августа. Кроме того, никто
– Спасибо, капитан, - сказал Трофимов.
– Зиму я хочу провести дома. Такая у меня привычка.
– Где это географически?
– В Москве.
– Знаменитый город.. .Как вы сюда попали?
– Длинно рассказывать, - вздохнул Трофимов.
– Если мы столкуемся, Иван Андреевич, у нас будет время поговорить о жизни.
«Если мы столкуемся, вот тогда-то у нас и не будет разговоров о жизни, - подумал Овцын.
– Не положено капитану толковать с поваром о жизни. Никаких указов на этот счет, конечно, нет, да просто этого не случается...»
– Вы плавали?
– спросил он.
– По Волге-матушке. До Астрахани и обратно.
– А теперь захотелось в море?
– Может быть, может быть...
– проговорил Трофимов загадочно.
– Где же ваш корабль, капитан?
– Дойдем своевременно. Вы где-нибудь живете?
– Нет, - покачал головой Трофимов.
– Только сегодня прибыл.
Он достал из кармана железнодорожный билет и показал Овцыну.
– Отважный поступок. Так и прибыли ни к кому? Приятелей здесь не имеете?
– Так и прибыл ни к кому. В ту пору, когда я заводил себе приятелей, этот город был не нашим.
– Мне показали карту Германии, изданную в прошлом году в Мюнхене, - сказал Овцын.
– На ней нет никаких зон, и Германия изображена в границах тридцать седьмого года. На Западе считают, что мы с вами сейчас шагаем по Германии.
– Мне все равно, - сказал повар.
– По Германии или по Турции. Лишь бы люди вокруг были русские. Земля - она везде одинаковая.
– А люди, вы считаете, разные?
– Люди... Если правду сказать, Иван Андреевич, для моей души, кроме русского народа, никаких других людей на свете не существует. Кто на свете за меня? Только русские. Они помогут, поддержат, похвалят. Простят, если набедокурю. А другие... Что ж вы не говорите, что пришли? Красавец ваш «Кутузов».
– Это не морская красота, - покачал головой Овцы.
– Впрочем, и судно не морское.
– Как же оно через море пойдет?
– С известной долей риска.
Роскошь просторной каюты, гостиной, спальни, ванной, кабинета, да еще и палубной веранды, пушистость ковров, блеск стекла и полированного дерева благородных сортов повергали в трепет и умиление любого гостя. Слабодушные сразу начинали щупать занавеси, стены и мебель. Гости посильнее духом только вращали глазами и некоторое время невпопад отвечали на вопросы. Самые стойкие, похваляющиеся равнодушием к бытовой роскоши, начинали грустить, впервые попав в капитанскую каюту «Кутузова». Алексей Гаврилович Трофимов, оглядев каюту, не переменился в лице, только заметил:
–
– А отчего бы их не лелеять?
Овцын придвинул к столу два кресла, усадил Трофимова и сел сам.
– Поговорим о делах, - сказал он.
– Поговорим.
Повар достал из внутреннего кармана пиджака свои документы, подал капитану. Овцын внимательно просмотрел бумаги, сказал:
– Вашу трудовую книжку, Алексей Гаврилыч, надо читать для возбуждения аппетита. Что ни запись - первоклассный ресторан. Кое в каких я даже бывал... Однако отчего вы так часто меняли работу?
– Натура непоседливая, Иван Андреевич. Надоедает на одном месте. И люди тускнеют, и стены давить, начинают, да и сам видишь, что весь выложился, Ни крошечки в тебе интересного для окружающих не осталось. Каждая сковородка противеет. На другое место перейдешь - и вроде интереснее жить становится. Порядки особые, свои. В окне другой вид, люди иные, яркие. А пройдет время, привыкнешь - и обратно скука и равнодушие сердца. Каждая кастрюля как личный враг на тебя смотрит. И главное, что люди уже не разевают на тебя рты. Привыкли. Это противно, когда к тебе привыкают. Чувствуешь себя вещью. Поношенной.
– Запивали?
– спросил Овцын, представив себе состояние человека, почувствовавшего себя поношен ной вещью.
– Случалось, - кивнул Трофимов.
– А в рейсе случится?
– Летом не пью.
«Прощай вино в начале мая...» - усмехнулся про себя Овцын. Он еще раз прочел последнюю запись в трудовой книжке: «2 апреля. Уволен по собственному желанию. Директор ресторана «Флоренция»...»
«Все ясно, шеф, - думал Овцын, глядя на худое и смуглое лицо повара.
– Десять дней завивал горе веревочкой, потом взял билет и поехал куда глаза глядят. Как это у одного американца?.. «Подари на прощанье мне билет на поезд куда-нибудь...» Но, судя по названиям ресторанов, специалист ты, шеф, блестящий. Такие повара на дороге не валяются».
– Семья у вас есть?
– спросил он.
– Со старушкой живем, Ириной Михайловной. Два сына, так те на своих ногах.
Овцын сложил документы стопочкой, прикрыл их ладонью.
– Мне эта картина нравится, - сказал он.
– Ваши претензии, Алексей
Гаврилыч?
– Каюта будет отдельная?
– Могу дать две.
– Жалованье для моей квалификации не обидное?
– Жалованье большое. Из Диксона в Москву отправим бесплатно.
– А как народ?
Овцын засмеялся. Всякого вопроса он ожидал, а этого - нет.
– Народ отличный, - сказал он.
– Добрый, веселый, интеллигентный и не очень привередливый.
– Тогда почему бы и не согласиться?
– улыбнулся в ответ ему Трофимов.
– Почему бы мне и не согласиться на хорошую работу.
– Вот именно, - сказал Овцын.
– Почему бы и не согласиться?
– Он подвинул стопку документов к повару.
– Завтра с утра пройдете медицинскую комиссию, и я вас оформлю по всем правилам бюрократии.
С палубы послышался бой судового колокола и зычный, протяжный крик старпома: