Два автомата(Рассказы)
Шрифт:
Ну, поговорили они между собой, видят, делать больше нечего, велели идти. Идем лесом. Надо дорогу переходить. Старший лейтенант меня подозвал. «Выйди, — говорит, — на дорогу, погляди, нет ли там фрица».
Я вышла. Вижу, вдали один стоит около столба, а другой, рыжий, сидит на мостике, ноги свесивши. А на откосе мотоциклет лежит с желтым номером. Немцы меня тоже увидели, велели подойти. Спросили, что я тут делаю. Я показала: хворост, мол, собираю. Они поговорили по-немецки, потом тот, который возле мотоциклетки стоял, показал пальцами по рукаву, дескать, скоро побегут русские. А я пальцами по своей руке показала — ваши, мол, побегут. Он замотал башкой, но ничего, пустил.
А
Я пошла к разведчикам, велела им пока схорониться. А старший лейтенант усмехнулся, и я только дивилась, как складно у них все выходило. Длинный подлез тихонько под мостик, двое по ту сторону дороги за сугробами легли. Длинный подлез под мостик, да как дернет рыжего за обе ноги. Тот и крикнуть не успел, только руками махнул да свалился. Увязали его под мостиком, как посылку, чтобы не убег, да и собрались дальше впятером идти. Только собрались идти — едет обратно мотоциклетка. А за мотоциклеткой машина, а в машине ихние солдаты. Остановил враг свою мотоциклетку у моста, оглядывается, рыжего ищет. Машина тоже остановилась. И получилось так: трое наших с рыжим по ту сторону насыпи, а я — по эту. Лежу, слежу: фашисты в животы автоматы уперли — ходят. Найдут, думаю, наших. И решилась я на себя навлечь врагов. Побежала в лес, зашумела. Кинулись они за мной. Стреляют. Догнали. Схватили меня, вывели на дорогу, а наши как начали стрелять, прямо беда. Я кричу им: «Уходите, милые, не бойтесь, ничего мне не будет!» А они не слушают. Забегали фашисты. Шофер в канаву забился. Меня бросили. Я — в лес. Сперва немцы с автоматов стреляли. Потом гранату кинули. Видать, дело у наших плохо. Потом вижу — идет рыжий, хромает, на одной ноге у него веревка болтается, идет, руками размахивает, объясняет что-то. Понесли своих убитых. Потом несут одного нашего, — видно, мертвый. Потом второго. Думаю: сейчас третьего понесут, а тут наша артиллерия стрелять начала. Сели в машину, да на полный ход! Дождалась я, когда все утихло, перебегла дорогу. В лесу светло — луна светит. Сладко порохом пахнет. Кровь снег проела. Ходила я, ходила — нет никого. Остановилась. Прислушалась. Слышно — стонет. Пошла на стон — вижу, лежит этот старший лейтенант и от ног у него пар идет. Вот, я, бабушка, его и понесла.
Бабка сидела, все так же покачиваясь, твердила что-то тихим, одной ей слышным, голосом, а ветер перебирал ее желтоватые редкие волосы. Младенец подавался вперед, пускал пузыри и тянул свое: «А-а-а!»
А Тоня рассказала, как прятала старшего лейтенанта, рассказала все без утайки.
— Я его сразу признала, бабушка, сразу, как он в деревню вошел. Слышишь, бабушка?
— Кто?
— Да он, старший лейтенант.
Над полем полосами пролетел ветер, пригибая траву и перекрашивая ее в пепельный цвет. Облака потемнели и толпой тронулись за холмы.
«Не поняла она, — думала Тоня, — а может быть, и поняла, да сказать ничего не хочет. А в деревне разболтает».
И, рассердившись, Тоня подсела совсем близко к бабке и с каким-то отчаянием стала кричать ей в ухо все снова, от начала до конца. Ей показалось, что бабка усмехается. Но бабка не усмехалась — просто морщилась оттого, что щекотно было ее уху.
— Ну, так и что же, касатка, — сказала бабка, дослушав и совсем не удивляясь, как будто такие истории рассказывали ей каждый день. — За чем дело стало? Поди, признайся. Порадуй его.
— Так я же целовала его, бабушка. А он женатый, невесть что может подумать!
— Ты его от смерти спасла. Сама не понимаешь своего геройства.
Тоня взглянула на бабушку и сама удивилась тому, что боялась сказать старшему лейтенанту, кто она такая. Она собралась было побежать к нему сейчас же, но подумав, решила дождаться вечера, когда Женя уйдет доить корову, а тетя Дуня — в правление, и он останется в избе один.
Наточив косу, она пошла на свой ряд и спокойно работала до тех пор, пока не подошла тетя Дуня замерять.
Оказалось, что старший лейтенант и Женя накосили поровну. Замер, конечно, был неверный — Женя наработала раза в полтора больше. Но тетя Дуня, видно, нарочно кусок Жениной полосы записала старшему лейтенанту, чтобы часы при нем остались, и Женя не спорила.
Тоня сорвала ряску пахучего белого цвета купыря, утерла им шею и руки, чтобы отбить запах пота, и пошла домой.
Наскоро поужинав, она переоделась в праздничное платье и выбежала во двор. Было душно. Пахло акацией. Воздух стал темным, все изменило цвет — как бывает, когда смотришь сквозь темное стеклышко. Стали темными и песчаная дорога, рябая от копыт прошедшего стада, и лопухи с большими листьями, мягкими, как телячьи уши, и дальние березы.
В окнах крайней избы виднелся слабый свет, спокойный и ласковый. За закуткой молочные струи мерно пилили железо, и, кроме звона молока о ведро, ничего не было слышно.
Тоня ступила в сени. «Я скажу: „Вы возле Островков служили?“» — повторяла она заученные слова. Он скажет: «Служил». — «А меня признаете?» — «Не признаю». — «А кто вас из леса, раненого, тащил — позабыли?» — «Нет, — скажет, — не позабыл». — «Так вот, я она и есть». Что скажет на это старший лейтенант — Тоня не могла придумать. Она постучала.
— Войдите, — сказали из комнаты.
Она отворила дверь. Старший лейтенант сидел за столом и что-то писал.
— Кто это? — спросил он, отклоняя голову от лампы, и у Тони снова захватило дух.
— Я, — сказала она, пугаясь того, что разговор начался совсем не по-заученному.
— Кто это «я»? — спросил старший лейтенант.
— Соседка ваша.
Наступило молчание. И вдруг, неожиданно для себя, Тоня сказала:
— Вы кислого молока хотите?
Он ничего не ответил, упорно продолжая рассматривать ее.
«Как бы убежать отсюда, — совсем растерявшись, думала Тоня. — Нет, убежать плохо. Подумает, дурочка какая. Нет, надо говорить. Скажу, а там пускай, как хочет».
Она уже открыла рот, но снаружи зашуршало, видно, кто-то отыскивал скобу. Дверь отворилась, и в горницу вошел Федот Иванович.
— Это кто тут? — спросил он. — А, Тонька! — и, осмотревшись, как бы чего-нибудь не своротить, подошел к столу.
— Ты, слышь, не сердись на меня, начальник, что я тут полный день возле тебя зубы скалил, — начал он непривычно серьезным голосом. — Позабыл я, что тебе не до шуток. Выбило из памяти…
— Я не сержусь, Федот Иванович. Что ты…
— А не сердишься, так ладно. Я вот, слышь, баньку стопил. Может, сходишь, попаришься? Веники я на это дело припас свеженькие.
«Вот принесло его! — досадливо подумала Тоня. — Сейчас бы я сказала все».
— Баня? — переспросил старший лейтенант. — Вот спасибо, Федот Иванович. Сейчас же иду. Обязательно.
Он сбросил китель, достал из вещевого мешка мыло и полотенце, и они вышли.
— Видно не судьба мне с ним говорить, — вздохнула Тоня. — Ладно, завтра, когда Елена Васильевна приедет, обоим им сразу и скажу. Только, наверно, не поверит Елена Васильевна. Нет. Надо сперва ему сказать. Может быть, он уже позабыл про это, и меня не узнает.