Два брата - две судьбы
Шрифт:
— Пройдите! — бросает он, окинув меня безразличным пьяным взглядом.
Вхожу в соседнюю смежную комнату и прикрываю за собой дверь. Маруся, бледная как полотно, стоит у окна. Я вижу ее руки, нервно теребящие бахрому кашемировой шальки — цветы по черному фону. Карие глаза смотрят на меня испуганно и удивленно. Рот крепко сжат, чуть подергивается. Молча мы смотрим друг на друга.
— Вот я и пришел, — тихо говорю по-русски.
— У нас… офицеры… — Она кивает на дверь.
— Выйдем на улицу, — шепчу я. Мы
— Разрешите пройти мимо, господин полковник! — Я снова щелкаю каблуками.
— Пройдите! — цедит полковник, держа в зубах сигарету.
Вышли на улицу.
— Я уже три дня не работаю. В каждом доме немцы, — волнуясь, говорит Маруся.
Я не смотрю на нее. Только слушаю. Да, собственно, и говорить сейчас не о чем.
— Ну, прощай, я пойду.
— Куда же ты? — спрашивает она с тревогой и молча идет следом.
Я резко поворачиваюсь, запрещаю идти за мной и быстро удаляюсь.
— Куда же ты? — доносится мне вдогонку. Постепенно успокаиваюсь, беру себя в руки. А все же получилось неплохо. Выдал себя за немца — и никакого подозрения со стороны немецких офицеров. Так держать! Первый успех!.. Смело козыряю немецким офицерам. Иду. По сторонам улицы стоят гитлеровские танки, машины и тягачи с пушками на прицепе. Иду, как будто никакого лагеря не было позади, ни параши, ни тухлой баланды, ни колючей проволоки, ни злобных окриков часовых… Иду, а куда иду, пока и сам не знаю… Медленно кружатся снежные хлопья.
Скрипник
Куда идти? Связи с Цвинтарным нет, между тем только он один знает, где я могу быть. Связной от него явится к Мару се — и вернется пи с чем. Где же искать нам друг друга?
Улица все тянется. Выхожу за город, вижу пути узкоколейки. Впереди — недостроенное здание. Оно смотрит на меня пустыми оконными проемами. Обхожу дом, вхожу внутрь, поднимаюсь по лестнице, запорошенной снегом. Вот и последний этаж… Крыши нет. Надо мной серое зимнее небо.
Сажусь в углу. Холодно. Хочется есть. Достаю круг копченой колбасы. Хлеба у меня нет, но колбаса хороша и без хлеба. Тревожные мысли не оставляют. Уговариваю себя, что все обойдется, свертываюсь калачиком и так лежу на запорошенном снегом полу под открытым небом… Снег все падает и падает, и вскоре я лежу под белым снежным одеялом. Вид сказочный, но мне не до сказок!
Забываюсь в тревожном полусне. Спится мне Хромов — мой боевой друг из Днепропетровска, его улыбка, его крепкое рукопожатие. Кем он был до войны: майором НКВД или сотрудником милиции? Как мы с ним в свое время хорошо сработались. Безусловно, в днепропетровском подполье играл он не последнюю роль… А может быть, он совсем не Хромов, а Хромовым был только для меня…
Пробуждаюсь. Уже смеркается. Вскакиваю, стряхиваю с себя снег, стараюсь согреться — делаю разминку, подхожу к оконному проему, смотрю на город. Вечер тихий,
Однажды на своем этаже на ступеньке лестницы я увидел сидящего сухонького старичка. Он ел суп из алюминиевой миски.
— Что же вы, дедушка, так неудобно уселись? — спросил я. — Да и камни холодные, простудиться можно. Садитесь на мой стул.
— Зачем он мне? Хорошо устроился. Вот супца дали — кормлюсь.
— Девчата хотя бы табуретку вам вынесли.
— А зачем она мне. Обойдусь. Разговорились. Спросил, есть ли у него семья, дети.
— Как же без детей-то жить? Конечно есть. Один сын на фронте, воюет, а меньшой дома… есть и дочка…
— А где воюет, не знаете?
— Кто ж теперь знает? Как ушел в первый день, так и пропал… Может, жив, а может…
Позже Коля-ленинградец назвал мне фамилию старика — Скрипник — и сказал, что работает он стекольщиком при госпитале, а живет где-то в рабочем поселке… Потом я узнал, что он еще и маляр и заодно вывозит на телеге из зоны госпиталя ящик с мусором…
Снова пошел снег. Тряхнув головой, освобождаюсь от воспоминаний. Быстро спускаюсь вниз по лестнице, выхожу наружу, иду на окраину города. Вижу перед собой разбросанные белые хатки. Может, это и есть рабочий поселок?
Вхожу в один домик, спрашиваю пожилую женщину:
— Не знаете, мамаша, старика дядю Колю? Фамилия его Скрипник. В госпитале стекольщиком работает.
Женщина испуганно смотрит на мою немецкую форму и некоторое время молчит.
— Нет, не знаю. Не знаю такого старика, — отвечает она решительно.
— А это рабочий поселок?
— Он самый и есть.
Иду дальше. Захожу еще в один дом. В хате при тусклом свете фитиля сидят женщины, с ними ребятишки. Одна женщина встает с лавки.
— Дядя Коля? Так это же тот, что к Матрене за молоком девочку посылает. Есть такой в нашей слободке. Нюрка! — обращается она к девочке лет десяти. — А ну, покажи ему тот дом. Знаешь, где баба Анна живет? Дочка еще у нее Таня.
— На краю? — спрашивает девчушка.
— Ну да!
— А-а, знаю.
Вышли с девочкой на улицу. Уже совсем темно.
— Эвон! Бачите? — произносит она, отойдя от своего дома шагов на двадцать и указывая куда-то рукой. — На бугре!
— Не вижу. Какой дом-то?
— Да вот, беленький, на горе, крайний… бачите?
— Где из трубы дым идет?
— Вот-вот. Он самый.
Минуя заснеженные огороды, поднимаюсь по тропинке в гору. Добираюсь до крайней хаты. Вхожу и в свете керосиновой лампы вижу в комнате старика со старухой и двоих ребят: девочку и мальчика. Лобастый, сутулый, худой старик с очень добродушным и умным лицом и есть «дядя Коля»! Большие добрые глаза узнают меня, я вижу в них улыбку. Хозяйка же встревоженно заслоняет сына — на мне форма немецкого солдата.