Два брата - две судьбы
Шрифт:
Бомбили станцию Даугавпилс, но наш состав благополучно ее проскочил.
27 июня по предписанию ГЛАВПУРа я выехал на Южный фронт.
Мне 28 лет. Я получил назначение в редакцию армейской газеты 22-й армии, позднее попавшей в окружение.
— Почему не в одну из центральных газет? — возмущаюсь я.
— От службы не отказывайся, на службу не навязывайся! — говорит мне мать, провожая на войну.
В Виннице меня перехватывает редакция фронтовой газеты «Во славу Родины». Приказом Политуправления меня зачисляют в штат ее сотрудников. В Одессе я контужен во время налета вражеской авиации.
Мы познакомились накануне, на одном из последних спектаклей
— Знаешь, — полушепотом говорит мне Марина, — больше всего я боюсь, что достанусь немцам. А потом они меня у бьют, когда узнают, что я дочь бригадного комиссара… Оставайся сегодня у меня. Кто знает, что будет завтра…
Я глажу ее теплую девичью руку и молчу. Я вспоминаю жену Наташу. Ее прекрасное заплаканное лицо и прощальный поцелуй. Ее крестное знамение, которым она меня благословила при последнем «Я буду тебя ждать!».
Я поднимаюсь, обнимаю девушку, прижимаю ее голову к своей груди.
— Завтра! Приходи ко мне завтра в гостиницу «Красная», — говорю я. — Спросишь внизу меня. Нет, лучше я встречу тебя у подъезда, на улице. Пойдем к морю…
— Я приду! — шепчет она и целует меня в губы… …Пять… Пять с половиной… Шесть без четверти…
Шесть! Она не пришла.
— Кого ты тут поджидаешь? — не без намека спрашивает меня капитан Друз.
— Назначил свидание одной прекрасной незнакомке! — в тон заданного вопроса отвечаю я.
— Не пришла, значит, и не придет! — уверенно парирует капитан. — Пошли к морю! Подышим!
Мы идем по Пушкинской улице вниз, в сторону набережной. И вдруг до меня доносится едва уловимое шмелиное гудение. Я непроизвольно поднимаю голову и вижу заходящее на большой высоте с моря на город звено немецких самолетов. И в тот же момент сливаются в одно свист и разрывы бомб, вой сирен, стрельба зениток, грохот разрушающихся зданий, и нет уже ни солнца, ни света…
Взрывная волна бросает меня на землю. Что-то рушится, падает, бьет меня по спине, по животу. В рот набивается известковая пыль. И так же внезапно все стихает. Я слышу «отбой воздушной тревоги» и начинаю ощупывать себя. И тут я замечаю, что моя гимнастерка, мои брюки в теплой крови. Первая мысль: если ранен в живот — застрелюсь! Достаю пистолет. Еще раз ощупываю себя.
Нет, я не ранен. Это не моя кровь. Это кровь капитана Друза. Он мертв.
Я выбираюсь из-под обломков стены разрушенного здания, возле которого нас застал налет. Бреду с пистолетом в руке назад, по Пушкинской улице. И тот я вижу ее! Она лежит на асфальте, раскинув руки. Я узнал ее по зеленой кофточке, в которой она была в театре…
Она боялась, что ее убьют немцы. Они убили ее… Если бы Марина могла не опоздать ко мне на свидание 22 июля.
Вместе с редакцией отступаем до Сталинграда. После контузии новым приказом Политуправления меня переводят в редакцию центральной газеты Военно-воздушных сил Красной армии «Сталинский сокол», где я служу до конца войны. За выполнение заданий командования меня награждают орденами Красной Звезды и Красного Знамени.
Работа в военной печати сблизила меня с такими видными журналистами, как Николай Кружков и Габриэль Эль-Регистан. В газете «Во славу Родины» работали вместе со мной известные писатели — Борис Горбатов, Константин Паустовский, Илья Френкель, Николай Кружков, Владимир Поляков. Некоторые из них уже побывали на Карельском перешейке. В «Сталинском соколе» был не менее авторитетный писательский коллектив: братья Тур, Натан Рыбак, Г. Эль-Регистан.
Выполняя задание командования, я писал очерки, заметки, а также стихи и юмористические
Здесь уместно вспомнить известное суждение А. Пушкина: «Скажут, что критика должна единственно заниматься произведениями, имеющими видимое достоинство: не думаю Иное сочинение само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху и влиянию; и в сем отношении нравственные наблюдения важнее наблюдений литературных».
Памятна мне морозная ночь на полевом аэродроме, когда я с непередаваемым волнением провожал на боевое задание моих друзей — летчиков Северо-Западного фронта, вылетавших в партизанский край. На борт самолета грузили пачки сочиненных мной листовок. Помню их заголовки: «Пусть не дрогнет твоя рука», «Ты победишь!», «Не быть России покоренной!».
…Забудь сегодня слово «жалость» И ненависть зажги в груди Враги сильны И их осталось Еще немало впереди. Так бей врага без сожаленья, Не пощади и не прости К несовершенным преступленьям, К еще нетронутым селеньям Орду убийц не допусти. Нам ночи жгла зола пожарищ, Дым пепелищ слепил глаза Но не от дыма мне, товарищ, Зрачок туманила слеза. И нам с тобой забыть едва ли, Как на асфальте площадей Мы жертвы с виселиц снимали И в детских лицах узнавали Черты родных своих детей. Вот почему мы твердо знаем, За что деремся на фронтах, За что ночей недосыпаем В сырых, холодных блиндажах, Шагами меряем болота, Седеем, мерзнем, устаем И неприступные высоты Своими жизнями беремПредставляя в 1942 году на Северо-Западном фронте редакцию центральной газеты Военно-воздушных сил Красной армии «Сталинский сокол», я подружился с коллективом фронтовой газеты «За Родину» и не раз выступал на страницах этой газеты.
В конце лета военные летчики вывозили из партизанского края осиротевших детей. Вместе с корреспондентами фронтовой газеты ия поехал на полевой аэродром встречать сирот.
Среди детей была дочь зверски замученного фашистами учителя из села Быстрый Берег Белобелковского района Валя Петрова, двух с половиной лет. Фотокорреспондент П. Бернштейн сделал снимки. Когда снимки были отпечатаны, я попросил его дать мне портрет Вали Петровой, и 9 сентября 1942 года он появился на первой полосе фронтовой газеты Северо-Западного фронта «За Родину» с моими стихами: