Два брата

Элтон Бен

В феврале он получал двести-триста тысяч марок пяти- и десятитысячными купюрами, которые рассовывал по карманам. Летом он уже забрасывал инструменты за спину, а к багажнику приторачивал раздувшийся от денег чемодан.

Нынче из-за выпивки с Куртом и Катариной он припозднился и потому налегал на педали древнего односкоростного драндулета. Чтобы не откусить язык в берлинских проулках, еще в прошлом веке вымощенных булыжником и неровным плитняком, Вольфганг крепко сжимал клацавшие зубы.

В колодце двора он цепью пристегнул велосипед к баку общественной помойки,

через парадный ход вбежал в вестибюль и вызвал лифт. Всякий раз, как Вольфганг хотел им воспользоваться, лифт почему-то оказывался в другом конце шахты, верхнем или нижнем. Обычно Вольфганг матерился под нос, проклиная закон подлости, но сегодня это было на руку. Прислушиваясь к натужному лязгу спускавшейся кабины, он припомнил давешнее знакомство и особенно прощальный поцелуй Катарины.

Вспомнил ее руку, обхватившую его загривок. Томный взгляд сквозь табачный дым. На мгновение ожившие губы.

И тут вспомнил про помаду. Густую, блестящую, пурпурную.

Уж он-то знал, что любая женщина с пятидесяти шагов и сквозь закрытую дверь узрит чужую косметику. Вольфганг выхватил из кармана платок и крепко отер рот. Потом глянул на льняной квадратик и понял, что вовремя спохватился, — на ткани остались темно-пурпурные разводы. Конечно, он ни в чем не виноват, он не напрашивался на поцелуй. Но когда речь о следах чужой помады, безвинность — не аргумент.

Фрида, уже в пальто и шляпке, ждала его за дверью; возле ног ее стояла приготовленная сумка, на руках восседал Отто.

— Ты задержался, — громким шепотом сказала Фрида, кивнув на дверь детской — мол, второе дитятко еще спит.

— Извини. Деловой разговор. Малый предлагает работу. Возможно, заинтересуюсь.

— Держи Отто, уже час как проснулся. — Фрида всучила карапуза мужу и взяла сумку. — Наверное, увидел страшный сон. Все, я побежала. До больничного приема еще увижусь с родителями. Нынче папин день.

Фридин отец-полицейский получал ежемесячное жалованье, что совсем недавно было знаком успешности и стабильности. Сие достижение среднего класса означало, что если кого-то собирались турнуть с работы, об этом извещали за месяц, дабы смягчить удар. Но в Германии 1923 года ежемесячное жалованье обернулось проклятьем. Все необходимое нужно было покупать на месяц вперед и делать это в первый же час после получения денег, ибо уже на следующий день новый курс доллара превращал их в гроши, которых не хватит и на гороховый стручок.

— Дурь какая-то, что ты должна с ними возиться, — пробурчал Вольфганг.

— Ты же знаешь, самим им не справиться, — с порога ответила Фрида. — Предки все еще живут в тринадцатом году — так долго ощупывают каждый апельсин и обнюхивают сыр, что когда наконец решаются на покупку, она им уже не по карману. С рынка я сразу в клинику, тебе пасти мальчишек до десяти, потом явится Эдельтрауд. Вечером постараюсь вернуться до твоего ухода. Пока!

— Даже не поцелуешь? — надулся Вольфганг.

Фрида мгновенно размякла. Выронила сумку и подскочила к мужу.

— Конечно, поцелую, милый. — Она взяла его лицо в ладони и притянула к себе. Но вдруг отстранилась. — Чьи

это духи?

— Что? — Лучше вопроса Вольфганг не придумал.

— От тебя пахнет духами. Чьими?

— Наверное, это… мой одеколон.

— Я знаю твой одеколон, Вольф. Я спрашиваю о духах. Женских. Я их слышу. Даже сквозь запах пота, виски и курева, — значит, кто-то был вплотную к тебе. Ты на прощанье с кем-то целовался, Вольфганг? Просто интересно.

Невероятно. В одну секунду Фрида воссоздала картину преступления.

— Ну что ты, ей-богу, — промямлил Вольфганг.

— Потому и задержался, да? — В ее тоне сплавились неискреннее простодушие и каменная жесткость.

— Нет! Я же сказал, с парнем говорил о работе. Его девица меня чмокнула…

Фрида большим пальцем мазнула по его губам.

— Жирные. Как от помады. В губы не чмокают, Вольф. Чмокают в щеку. В губы целуют.

Вольфганг оторопел. Он всегда знал, что жена его обладает острым аналитическим умом, — врач, в конце-то концов, — но сейчас это граничило с колдовством.

Вольфганг собрался. Пора переходить в атаку.

— Я ни с кем не целовался, Фрида, — твердо сказал. — Меня поцеловали, это совсем другой коленкор.

Правда — лучшая защита.

— Кто? — сощурилась Фрида.

— Бог ее знает.

Или хотя бы почти правда.

— Какая-то вертихвостка, — продолжил Вольфганг. — Она была с этим парнем, который предлагает работу. Девица вдруг меня обняла и поцеловала. Сказала, поклонница джаза.

— Хм.

— Что поделаешь, если я неотразим.

— Симпатичная?

— Господи, не знаю! Вряд ли, иначе я бы заметил. Я спешил уйти, и она меня поцеловала. Отметь, не я ее, а она меня. Если хочешь знать, твои подозрения меня слегка огорчают.

Прищуренный взгляд чуть смягчился.

— Ну-у, меня можно понять, — сказала Фрида.

— Только если допустить, что ты мне не доверяешь.

Пробило.

— Я работаю в ночных клубах. — Вольфганг стремился развить преимущество. — Там полно глупых девчонок. Что прикажешь делать? Нанять шесть телохранителей, как Рудольф Валентино? [23] Я не желаю быть заложником своей неодолимой привлекательности.

23

Рудольф Валентино (1895–1926) — американский киноактер итальянского происхождения, секс-символ эпохи немого кино.

Фрида засмеялась. Он умел ее рассмешить.

— Ты прав. Я дура. Прости, Вольф.

— Вот ведь. Как будто я заглядываюсь на других.

— Я знаю. Извини. Устала… Но если еще увидишь эту вертихвостку, скажи, чтоб держалась подальше, ладно?

— Если увижу, скажу. Но вряд ли мы с ней свидимся, детка. Кажется, ты спешила?

— Господи, да!

Фрида опять взяла его лицо в ладони и притянула к себе.

— Кстати, бог с ней совсем, но то был не поцелуй. Вот что такое поцелуй.