Два чемодана воспоминаний
Шрифт:
Меня разбудило воркованье голубей. Смеркалось. Я оделась и вышла к Шельде. Ветра не было и там, но близость реки создавала иллюзию прохлады. Я села у воды, прислонившись к причальной тумбе, и вдруг вспомнила слова, которые выкрикивал Авром. Будь благословен, Владыка Вселенной, препоясывающий Израиль могуществом. В чем оно, могущество Израиля? Для Калманов, во всяком случае, оно не связано с силой, сопротивлением, но с покорностью и терпением. И кто он такой, этот Израиль? Калманы, изолировавшиеся от враждебного мира? Дядюшка Апфелшнитт, не приемлющий их замкнутости? Отец, хранящий прошлое в сердце своем,
По Торе, Бог избрал евреев, чтобы они несли свет другим народам. Но Тора отстала от времени. Даже папуасы и лапландцы обзавелись, всем назло, электрическими лампочками. Избранность, Ausrottung [21] . Между этими двумя словами — многовековые попытки евреев найти свое место в мире, неспособном их понять. Фатальные слова, истинного значения которых я не могла постичь, хотя знала, какие последствия они имели для людей, окружавших меня. Избранность и Ausrottung — противоположные полюса конфликта еврейского самосознания, частью которого я хотела стать.
21
Уничтожение, истребление (нем.).
А Бог? Где-то я прочла, что эскимосы, бродя в одиночку по полярным снегам, ставили на определенных расстояниях друг от друга инокок, кучу камней, казавшуюся издали человеческой фигурой. Прежде чем продолжать путь, эскимос прощался с этими камнями, разговаривал с ними или пел им песни. И может быть, ему чудилось, что альтер эго этих камней машет ему вслед? Эти темные фигуры, во всяком случае, помогали ему не сойти с ума среди бескрайних снегов.
Для дядюшки Апфелшнитта, Калманов и миллионов других Бог — вроде инокока эскимосов. К Нему обращают они свой взгляд, с Ним разговаривают, Ему поют. Они делают это с такой убежденностью и так долго, что давно позабыли, что сами сотворили Его и наделили душой, как рабби Лёв, ожививший Голема.
~~~
Я знала, что привратник будет мстить. В его примитивном понимании я была виновна не только в порче плаща, но и — это особенно грело его душу — во всех неприятностях его жизни.
В вечер после инцидента мне удалось незаметно покинуть дом Калманов, но о повторной удаче нечего было даже мечтать. Я ожидала, что назавтра он набросится на меня, так оно и случилось. Стоило мне подойти к лестнице, как привратник возник передо мною.
— За разорванный плащ придется заплатить, — прошипел он. — Это будет тебе стоить тысячу пятьсот франков.
— Вряд ли имеет смысл торопиться, — сказала я спокойно. — Я вижу, на вас надет другой.
— Конечно, у меня их было два, и каждую неделю один я отдавал в стирку. А как же иначе, в эдакой грязище!
— Я не собираюсь платить вам полторы тысячи франков.
Он заскрипел зубами от злости:
— Мне придется сообщить обо всем хозяину, в Брюссель.
— На здоровье. Только не забудьте добавить, что плащ был порван, когда вы пытались покалечить
И я стала подниматься по лестнице, не обращая внимания на его бессильные проклятья.
Но он и не думал оставлять меня в покое. Когда я отправлялась с детьми в парк, он налетел на меня, как боксер.
— Я верно понял, ты не собираешься платить за плащ? — угрожающе спросил он, я утвердительно кивнула, и он исчез.
Когда мы вернулись, он появился с новой идеей.
— Вы, — начал он миролюбиво, пока я шла с Эшей к лифту, — наверное, думаете, что я получаю деньги на свои плащи от хозяина. Но тут вы ошибаетесь. Мне все приходится покупать самому, даже мыльную стружку и средства для полировки. Каждый гвоздь, вбитый в эти стены, оплачен из моего кармана.
— И каждую трещину на потолке вы заштукатуриваете собственной кровью, — сказала я. — Да, жизнь трудна.
— Вы говорите со мной, как с сумасшедшим, но плащ мне необходим. Без него люди не поймут, что я — лицо официальное. О, раньше все было по-другому. Да знаете ли вы, что привратникам полагалась форма?
— С орденами и аксельбантами или без? — спросила я, покачивая Эшу на руках.
На мгновение он застыл в замешательстве. Потом обиженно развернулся и умчался прочь так быстро, что Аттила не мог за ним угнаться.
Этим все и кончилось. Так, по крайней мере, думала я, пока кормила Цивью и Эшу фруктовой смесью. Казалось, привратник вернулся к своим ежедневным заботам. Когда я спустилась за коляской, он тащил куда-то огромный стол. Я с облегчением услышала его обычное карканье: «Отойди, Аттила, отойди! Не стой на дороге, эта штука слишком тяжелая, я просто чувствую, как кровь приливает к ногам. Не перетруждайтесь, сказал доктор. Что он знает о труде, этот доктор? Ему не надо таскать столы, у него на это есть слуги».
Но когда после работы я вышла из лифта, холл оказался забит мебелью так, что пройти было нельзя. Старомодный платяной шкаф был придвинут почти вплотную к стене, в оставленную узкую щелочку я начала было протискиваться, как вдруг обнаружила, что в конце проход перекрыт чем-то подозрительно напоминавшим стол, с которым привратник возился всего час назад. Стол был поставлен вертикально, доскою ко мне, и загораживал проход на высоту моего роста. Из-за него выглядывал привратник.
— Плати полторы тысячи франков, — победоносно произнес он, — и я, так уж и быть, помогу тебе выйти!
Я перевела взгляд со шкафа на стол. Несомненно, это выглядело, как баррикада. Но только теперь я поняла, для чего она была воздвигнута. Что же делать? Попытаться раздвинуть мебель? Или перелезть через нее? Требований господина мажордома я удовлетворять не собиралась. Неужели отсюда нельзя выйти по-другому? На цыпочках прошла я по коридору к черному ходу и бесшумно нажала на ручку двери, но она была заперта.
Я вспомнила рассказ Баал-Шем-Това о дворце. Интересно, можно ли было вломиться внутрь сквозь воображаемые стены? Может быть, в возвышенных духовных областях. В материальном мире, где правят идиоты, стены оказываются чересчур реальными, так же как и сами идиоты. Некоторое время я слушала хихиканье привратника за шкафом, потом повернулась и вошла в лифт.