Два гения и одно злодейство
Шрифт:
– Ты, папа, не был рогоносцем? Так будешь.
Платон Маркович очутился меж двух огней. Здесь единственный сын, там – молодая жена – луч света в темном царстве бизнеса, оба не выносили друг друга, как ему казалось. Чтобы задобрить сына, назначил его директором предприятий, сам же полностью занялся связями и снабжением, надолго отлучался. Марк был хорошо воспитан, откровенной неприязни к Лине не проявлял. Но называл во всеуслышание дом «святым семейством», а ее «маманей», подчеркнуто вежливо и холодно говорил с ней, а когда отец уезжал, приводил сразу двух шлюх, и начинался разгул в его комнате.
– Нельзя ли потише резвиться по ночам? Уснуть невозможно.
– Маманя, разве ты не знаешь, что во время хорошего секса крик восторга рвется наружу? – ответил он без тени шутливости. – Впрочем, твоих криков я никогда не слышал. А вы с папой занимаетесь сексом? Или у вас чисто платоническая страсть?
Он попал в точку. Дело в том, что ее не просто раздражали крики, они волновали. Она попыталась обмануть не только себя, но и природу. Ласки пожилого мужа не приносили радости, а перед глазами мелькал красивый молодой самец, не стеснявшийся появиться перед «маманей» в трусах. Голодный блеск в глазах заметил и Марк, выжидал, продолжая «оргии» по ночам.
ПРОШЛО ТРИ МЕСЯЦА
В особняке поселилась Сима, взвалившая на свои плечи заботу о доме. Трудно сказать, чем вызван был великодушный жест отца, пожалевшего бездомную тетку, вероятно, таким образом хотел реабилитироваться в собственных глазах. Наверняка смерть первой жены точила изнутри, хотя оправдался тем, что Лине трудно одной следить за большим домом. Марк принял Симу с открытой душой, но потому, что тетку сразу невзлюбила Лина. Ей казалось, Сима видит ее насквозь, читает ее мысли. Заметил это и Марк, поэтому тетка стала для него еще одним способом досадить Лине. Он относился к ней, как к родной, шушукался, а при появлении Лины замолкал. И продолжал дразнить на голубом глазу:
– Маманя, когда ты с папаней родишь мне братика или сестричку?
Лина дала себе слово держать рот на замке, понимая, что Марк на что-то провоцирует ее, а определить цель провокаций не могла, терялась и сбегала. Как-то Сима пожалела жену отца:
– Что ты долбишь ее, Марк? Ей и так не сладко, – сказала и рот ладонью зажала, мол, нечаянно вырвалось вслух.
– Это почему ж ей не сладко? – хмыкнул тот. – У нее медовый год.
Сима вздохнула и пожала плечами. А Лина плакала в подушку – ей было трудно. Она уже чувствовала себя не хозяйкой, а приживалкой, словно поменялась с Симой местами, лишний раз не выходила из спальни, но встреч с Марком не избегала, живя в одном доме. Он нервировал и снился, притягивал и отталкивал, пугал и обещал взглядом, жестом, прикосновением нечто неземное. Лина изменилась, перемену в жене заметил и Платон Маркович:
– Что с тобой? Ты все время грустишь.
– Просто заняться нечем, – отговаривалась она.
Отец вновь уехал, а Марк будто
– Маманя, где братик? Не получается? Обращайся, я всегда готов помочь.
Бросив: «Пошляк», – умчалась в спальню. А ведь забеременеть не получалось. И в упреке Марка видела явную угрозу: отец умрет, и пойдешь в коммуналку. У нее было все, но с каждым днем таяла уверенность, что это «все» останется с ней навсегда. Ребенок – это гарантия будущего. Лина бегала по врачам, выясняла причины бесплодия. Ответ врачей: организм в порядке, конечно, есть небольшие отклонения, но они лечатся. Лечилась. Результат – ноль. А Марк все чаще намекал на недееспособность папы, только она и без намеков томилась. В результате недомогание стало нормой, походы по врачам тоже. Однажды доктор спросил, сколько лет мужу. Услышав ответ, сказал:
– В этом возрасте не все мужчины сохраняют способность к оплодотворению.
И дальше шел перечень неинтересных причин, затем советы провериться мужу. Но Лина знала, что еще в этом возрасте случаются инсульты, инфаркты от перенапряжения и умирают часто. Что ей светило? Ребенок мог спасти от коммуналки и картошки с хлебом. Но его не будет. Лина прилично выпила в баре и пришла домой. Сима была на кухне и Марк, как назло, торчал в гостиной:
– Что, маманя, головушку повесила?
– Отстань, – ответила впервые грубо, плюхнувшись на диван в гостиной.
– Лина, – он подсел к ней, взял за руку, – почему ты меня боишься? Я не кусаюсь. Расскажи, что тебя гложет? Отец? Тебе с ним плохо? Но это же закономерно…
– Знаешь что, пасынок, – зло вырвала руку она, – иди-ка ты…
И вдруг случилось нечто неожиданное. Марк резко притянул ее к себе и поцеловал в губы. Вкус поцелуев, сила рук и запах были совсем другими. Зашумело в голове, тело размякло, только внутри трезвонило: нельзя! Оттолкнув искусителя, врезала пощечину и ушла. Лестница качалась из стороны в сторону, Лина брела по ней, шатаясь. В спальне упала в изнеможении на кровать и стала ощупывать тело, словно проверяла, все ли на месте после жадных рук Марка.
– Пощечина? Значит, сдалась, – воодушевился тот.
Лина не ужинала, сказалась больной. Марк же, выждав некоторое время после ужина, тихонько пробрался к ней в спальню. Она испуганно дернулась и села, когда он очутился у кровати:
– Ты?! Уходи! Убирайся! Я закричу…
Поздно. Он целовал ее, как до этого никто не целовал. Лина не в состоянии была сбежать, позвать на помощь, она просто этого не хотела. Внутри жег огонь, погасить его мог лишь Марк.
Теперь во время отлучек Платона Марковича в его спальне горели страсти и среди ночи, и среди дня. Сима не могла не заметить их связи, да Марк и не скрывал, собственно, ему нужна была свидетельница. Однажды тетка и застала обоих на месте преступления, охнув, закрыла дверь и дожидалась на кухне, когда Лина сама заговорит. Та не заставила долго ждать, вскоре явилась, бесстыдно надев халатик на голое тело.
– Ты ничего не видела, – приказным тоном сказала Лина.