Два и две семерки
Шрифт:
— В деканат вызывают. Насчет хвостов… Нигде его нет; мы даже в милиции справлялись.
— Найдется мальчик, — бросил Лапоногов с некоторым облегчением. — Верно, у крали своей…
— Нет, — мотнул головой Вадим.
Лапоногов затрясся от тихого, сиплого смеха. Вадим смутился. С чего он так развеселился!
Надо сказать еще что-то. Он посмеется, да и уйдет. Эта мысль испугала Вадима. До сих пор он не искал слова, они слетали в пылу разговора как-то сами собой. Что-то надо придумать, чтобы удержать Лапоногова.
Он
— Салага! — проворчал Лапоногов. — Поломает мне инструмент. Будь здоров, браток.
Он выставил руку, но не протянул Вадиму, а тряхнул в воздухе, лихо щелкнув пальцами.
— Слушайте, — чуть не крикнул Вадим. — Там вещи…
До сих пор он не знал, нужно ли упоминать о них. Вырвалось в отчаянии.
— Вещи? Какие вещи?
Лапоногов снова шагнул к Вадиму.
— Всякие, — зашептал Вадим, обрадованный результатом. — Шелковое все. Тип-топ, заграничное.
— Куда дел?
— Никуда я не дел. — Вадим поморщился; жесткие пальцы сжали ему плечо.
— Растрепал всем, салага?
— Не трепач, — Вадим высвободился; в нем поднималась злость.
— Тихо ты! Тихо, — понял? Если ты ему друг…
— Я-то друг, — отрезал Вадим.
— И я тоже. А ты как считаешь? Ты не тарахти, — понял? Мое дело тут сторона, меня это барахло не касается. Главное — Валюху не подвести.
«Врет, — подумал Вадим. — Касается!»
— Народ, знаешь, какой! Всех собак навешают, — понял? И главное, по-глупому, зазря. Так ты не гуди, ладно? — Он обнял Вадима. — Мы смикитим с тобой, поглядим, что за барахло. Есть? Ты жди меня, жди в комнате, — договорились? Я этак через полчасочка к тебе…
— Приходите, — сказал Вадим.
Он не видел, как Лапоногов вбежал в лабораторию, скинул спецовку, надел плащ и осторожно, медленно, озираючись, двинулся следом.
Вадим шел, ничего не видя вокруг. Он был ошеломлен, растерян. Он ежился, точно рука Лапоногова еще давила плечо. Противный он! Потом возникла обида на Валентина. Правда, они не клялись в дружбе, но все-таки… Целую зиму Валька жил рядом, спал рядом на койке, и вот оказывается… Странно! Читал Блока, сокровенные свои мечты высказывал, как будто…
Их комната стала чужой. В ней словно клубилось предчувствие беды.
3
В порту, в здании КПП — в кабинете второго этажа, выходящем окнами на причал, заставленный бочками с норвежской сельдью, — подполковник Чаушев говорит по телефону.
— Правильно, — кивает он. — Правильно, Иван Афанасьевич. Зайди.
Потом Чаушев оборачивается к лейтенанту Стецких.
— А вы сразу, — взыскание! — произносит Чаушев с укором.
Стрелка,
Стецких почтительно смотрел. Никогда нельзя было угадать, принял ли он к сердцу сказанное. Это раздражало Чаушева. Одно только вежливое, послушное внимание изображалось на его красивом, чересчур красивом лице.
— Что мы можем требовать от солдата! — сказал Чаушев сердито. — Его задача…
Впрочем, этого еще недоставало! Растолковывать офицеру, прослужившему уже почти год, задачу младшего в наряде. Он же помогает старшему, то есть часовому, стоящему у трапа, и не должен отходить далеко. А пароход не прозрачный! Пора лейтенанту знать порт, знать наизусть, — все причалы и посты. Где находится солдат, что он видеть обязан и что он может заметить лишь случайно.
— Спасибо, поймал хоть часть морзянки. Я вот хочу вас спросить, товарищ Стецких, долго ли вы будете у нас… прямо скажу, новичком.
Стецких покраснел.
— Вам не нравится, что Бояринов вас обходит, — продолжал подполковник. — Да, да, задело вас, я же не слепой. И хорошо, что задело! Вы в штабе, а он в подразделении, вы по службе выше его. А совета он у вас не просит. У меня просит…
— Я не фигура, — сдавленно проговорил Стецких и еще гуще залился краской.
— Вот как! А почему не фигура? Кто мешает стать фигурой? Недоумеваю, товарищ Стецких.
— Все же, разрешите полюбопытствовать, — начинает он. — Вы сказали, вы бы иначе поступили в данном случае, с сигналами… А конкретно, — как?
— Не поняли?
— Никак нет.
Гулкие шаги раздаются в коридоре. Это Бояринов; его слышно издали. Он входит, стуча каблуками, плотный, очень широкий в плечах. Все на нем тяжелое, как латы, — сапоги, обильно смазанные гуталином, длинная темно-серая шинель.
Бояринов считает, что сигналы предназначались кому-то на пароходе «Вильгельмина». Вполне допустимо, — думает Стецких, — Бояринов особой смекалкой не блеснул. А начальнику он нравится! Чаушев одобрительно наклонил голову и подвинул старшему лейтенанту свой рисунок.
— Точно, — сказал Бояринов.
— Скрытно от наряда, — подхватил Чаушев.
— Именно, что скрытно, — вторит старший лейтенант, сильно нажимая на «о».
Это долбит и долбит барабанные перепонки Стецких. Старший лейтенант, оказывается, допускает и другие возможности. Часа два он не спал, бегал ночью по причалам, выяснял, — где еще могла быть принята загадочная световая депеша. Был даже за воротами порта. В порту фронт видимости довольно широкий, ряды пакгаузов, в ту пору безлюдных, два парохода у стенки, «Вильгельмина» и «Щорс». А в городе только одно подходящее здание. Оно выше пакгаузов, выше деревьев парка, — это институт.