Два меча, два брата
Шрифт:
Страшная правда открылась ему.
– Я старик…. – сказал он, и мутные глаза его омылись слезами. – Я не успел…
Долго смотрел на свое отражение Толд, и ему представилось, что это мертвый Эшт стоит перед ним.
– Неужели ты оказался прав, брат? Но ведь я был сильнее тебя!
Он услышал ответ. Или это просто ему почудилось?
– Ты топчешься на месте. Не пора ли шагнуть вперед?
– Но я все еще не готов. И уже никогда не буду…
– Забудь об этом. Просто сделай шаг…
За ужином Толд сидел, повесив голову. Быстрыми тенями
Он так и не дождался утра, не утерпел. Глубокой ночью Толд отправился в свое первое и единственное странствие.
Лэдош Однорукий часто вспоминал слова старого десятника Кенрана.
«Однажды ты не сможешь идти дальше, – не раз повторял тот. – И если ты не найдешь человека, кто сможет продолжить твой путь, то все пройденное тобой окажется бесполезной тратой сил и времени. Жизнь прожита впустую, если твою ношу некому подхватить…»
Лэдош Однорукий с тревогой и надеждой смотрел на крохотные ручки сыновей.
В одной из деревень Толда встретили так, будто давно его ждали. Староста вынес чару вина, накрытую ломтем соленого сыра, с поклоном протянул заезжему гостю:
– С великой просьбой обращаемся мы к тебе, защиты ищем, о заступничестве просим.
Толд спешился, пригубил вино, прикусил сыр, вернул чашу. Гулко билось в груди сердце, пальцы левой руки крепко вцепились в рукоять меча.
– Что у вас случилось?
– Великан-людоед поселился в дубраве за погостом, сторожит дорогу, ведущую в город. Никто не приходит с той стороны, и мы туда больше не ходим. А последнее время ночами стал он наведываться в деревню. Три дня назад выбил дверь в доме кузнеца Стийка, вломился, утащил в лес его младшую дочку. А до этого сгинул в лесу бортник Тим, а сын его Гронк поседел и помутился умом, повстречав людоеда на ягоднике…
Толд читал о великанах и знал их повадки. Огромные, как рыжие медведи, могучие, словно тягловые быки, они не ведали чувства страха. С огнем обращаться они не умели, мясо ели сырым – вокруг их логовищ грудились обглоданные кости. Жертв своих великаны обычно убивали ударом дубины, а иногда придушивали, ломали ребра и ноги, спутывали лыком и живыми держали про запас.
– Я помогу вам, – сказал Толд, стараясь ничем не выдать свою неуверенность. – Только покажите мне дорогу…
Белым днем на коне он въехал в дубраву. Лишь под утро ползком вернулся в деревню. Левый рукав висел, словно кишка, набитая фаршем. Переломанная правая нога тяжело волочилась по земле. Брызги крови срывались с распухших губ, когда Толд прерывисто говорил:
– Я убил людоеда, но страх убил во мне искренность… Я думаю о смерти. Значит она уже идет ко мне… Я стар… Мне никогда не стать великим воином…
– Это не так, – ответил ему староста. – Ты был великим воином, и ты останешься таким навсегда. – В его словах было столько веры, что Толд с удивлением посмотрел
А потом прозвучало имя, и всё стало ясно:
– Ты сделал так много, Эшт Благодетель, что никто никогда не усомнится в твоей силе и в твоем величии.
Толд застонал.
Он совершил свой единственный подвиг, но вся слава досталась мертвому брату…
Снова был дождь.
Толд лежал на кровати в чужой избе, смотрел в окно и думал об отце.
В печи трещал хворост, на чердаке возились мыши, пахло свежим хлебом и сухой малиной.
– Проснулся? – в комнату вошел староста Тимот. Потоптавшись у порога, он снял широкополую войлочную шляпу, встряхнул ее, окропив дождевой влагой половицы, повесил на гвоздь, пропустил бороду через кулак, вытер мокрую ладонь о рубаху. – Как себя чувствуешь? – Подвинув стул к кровати, он присел.
– Уже лучше, – буркнул Толд.
Он действительно чувствовал себя гораздо лучше. Уже не так болела рука, размозженная дубиной людоеда, и нога срослась, зажила, только стала заметно короче. Отступила душевная мука, на смену ей пришло смирение. И в том, что его приняли за брата, Толду виделась некая высшая справедливость.
– Они здесь, – негромко сказал староста.
– Кто?
– Твои дети.
– Что?
– Твои сыновья хотят увидеть тебя, Эшт.
– Мои сыновья?!
– Да. Чему ты удивляешься? Мы сделали все, о чем ты нас когда-то просил. А они выполнили все, что ты им велел. Мы послали за ними сразу, как ты вернулся. Сейчас они здесь. Ждут, когда ты позовешь их к себе…
Толд закрыл глаза. Ему вновь стало страшно – как в то мгновение, когда на усеянную белыми костями поляну вывалился из кустов косматый великан.
Дети? Сыновья? Почему Эшт ничего не сказал об этом?
И что же теперь делать? Открыться? Но поверят ли ему после всего?
Да и нужно ли людям знать правду?..
Толд пересилил страх, открыл глаза:
– Пусть они войдут…
Они вошли – рослые, крепкие, широкоплечие.
– Здравствуй, отец.
Один чуть старше, ему, наверное, скоро исполнится восемнадцать. Другому на вид шестнадцать лет.
– Как вас зовут? – неуверенно спросил Толд.
Легкое удивление тенью легло на лица парней.
– Лэд, – сказал старший.
– Ош, – назвался младший.
Долго смотрел на них Толд, и медленно теплел его взгляд, новой решимостью наливались его глаза.
– Рад вас видеть. Чем занимались?
– Как ты велел, прилежно обучались у мастера Гроя. И ждали твоего возвращения, отец.
– Многое ли передал вам мастер?
– Месяц назад он сказал, что мы превзошли его.
– Что ж… Значит… – Толд покачал головой, в мыслях все еще споря с собой. – Значит… – Он замолчал. Сыновья выжидающе смотрели на него, и он вдруг почувствовал, что уже не сможет от них отказаться. – Значит, нам пора домой, – выдохнул Толд, и на душе сразу полегчало. Великая искренность затопила его сердце; искренность, порожденная великой ложью.