Два мудреца в одном тазу...
Шрифт:
То есть в первом классе Олечка глазки мне строила, а во втором взяла и на Вовыча запала. Любовь, что вы хотите! В девять лет вообще любят неадекватно. Для одних — это пунцовые щеки с невнятной речью, для других (самых ненормальных) — рвение в учебе и образцово-показательное поведение. Для меня же любовь выражалась в преследовании. Я не таскал избранницу за косы, не воровал портфель, не писал писем, но несколько месяцев кряду Ольгу Нахапетову я преследовал, как какой-нибудь филер царских времен. От школы и до дома, где она жила. Я не пытался с ней заговорить или что-то там высмотреть, я просто продлевал свое ежедневное счастье. Насколько это было возможно. Пока я видел ее, мне было легко и здорово. Гравитации не существовало, а солнце рассеивало самые мрачные тучи.
Хотя, если честно, была бы возможность,
Честно признаюсь, я жутко ему завидовал. Вот как надо было любить! А этот умник не просто любил, — он действовал. Более того, однажды Мишуня по-настоящему подрался с Нахапетовой! То есть так довел, что она набросилась на него с кулаками. А он, понятно, вовсю отбивался. Помню, что идиотская улыбка не сходила с его физиономии на протяжении всей драки. Уж я-то его отлично понимал! В эти минуты он был по-настоящему счастлив. Я даже подумал, что, возможно, Олечку Нахапетову он любит сильнее меня. Потому что отважиться на такое проявление чувств у меня не хватало духу. Вот побить того же Мишаню я мог запросто, а на нее рука не поднималась. Прямо чепуха какая-то! Мишку я, кстати, побил. В тот же день. Прикопался к какой-то ерунде и наказал. А он и не понял, за что именно. Любовь, братцы, — суровая штука.
В общем, с Олечкой надо было заранее потолковать. Или проболтаться чуть раньше Даши. Не дура же она полная! Сама потом в мемуарах станет писать, что дружила, знаки внимания оказывала. А когда будущий гений спрятал ей в портфель водяную бомбочку, она этим портфелем достала его разок по кумполу. Для тех, кто не знает, кумпол — это макушка, или, говоря проще, репа. Короче, голова человеческая. Вот по этой самой голове Олечка и навернула портфелем. А теперь сами судите, ей же за все эти пакости кусок славы доставался! Плюс прибыль с мемуаров… На прибыль, я, кстати, не претендовал, хотя мог бы. И прежде чем гадости говорить, пусть бы подумала, кому нужны будут ее мемуары, если в них не окажется страниц про самое главное. Ну то есть про меня…
Вот Шнур со Сваей мемуаров точно писать не будут. Им и на школьную славу плевать, — запросто могут испортить интервью. Из трубочек-плевательниц 45-го калибра. Влепят диктору под глаз жевышом из такой трубочки, и все! — сорвана передача. Еще и кукарекнуть могут! Прямо посреди интервью. Я, скажем, начну рассказывать о своей любви к животным — к дворняжкам, к кошакам, а эти олухи возьмут и закудахчут из-под парты. Остряки-самоучки! И не договоришься ведь с ними. Те еще придурки. В последнем сочинении Свая на полном серьезе написал, что когда вырастет, станет жуликом. И не просто жуликом, а опасным налетчиком. Потому что кто-то во снах летает, другие честно по деревьям лазают, а Свая постоянно грабит магазины и банки. Из магазинов он шоколад тащит и жвачку, из банков — тугие пачки денег, чтобы потом покупать на них все те же шоколадки и жёву. Шнур, который сидел рядом, ничего выдумывать не стал, а попросту сдул сочинение у приятеля. Чуть ли не слово в слово. Вот и досталось обоим. Но самое главное, что эти вундеры нисколечко не врали. Дело заключалось, конечно, не в шоколадках, — такие уж они были сорвиголовы.
Сказать по правде, я тоже был бы не прочь ограбить парочку-другую банков, просто смущался в этом признаться. Неловкость ощущал, что ли? А может, понимал, что не все, что хочется, здорово и полезно. С шоколада — вон кариес повсюду, от жёвы — пломбы летят, как бешеные. Вот и с банками сплошные непонятки. Их, может, и приятно грабить — особенно когда в маске да весь обвешен оружием, но ведь потом ни с кем не поделишься впечатлениями, — прятаться надо, обманывать. И какая с этого радость?
Или, скажем, Вовыча с Саней я возьму в банк, а Костяя с Гошиком не возьму. И что получится? Конечно, разобидятся.
И первое из них — мои страхи. Нет, я в самом деле пугаюсь. По-настоящему. Вроде бы весело, и все кругом бегают, ржут, а мне вдруг — бэмс! — и страшно становится. Не за себя, а за все вокруг. За Солнце, которое когда-нибудь остынет, за друзей, что незаметно превратятся во взрослых, потом в старичков и старушек, а после и вовсе исчезнут. Страшно за небо, которое из-за труб и торговых центров все сложнее увидеть. А еще страшно от того, что никто этого не замечает. Что я один, как дурак, стою и дрожу. Машины кругом гудят, люди о чем-то спорят, дети носятся, и никто не думает про наше завтра. То есть я тоже стараюсь не думать, но иногда все-таки думается. Ну просто само собой думается… Я вот у Дашки Скворцовой про страхи спрашивал, она посмеялась. Колян с Гошей вообще не поняли, о чем я толкую. И Вовыч с Лешиком лбы наморщили, точно я ребус им загадал. Вот и дошло до меня, что туточки я один. Как во поле березка…
А еще… Еще в детском садике я свободно говорил по-немецки. Сложно поверить, но это чистая правда. Когда надоедало болтать на родном языке, я без малейших усилий переходил на немецкий. Слова и фразы сами лились с языка, и никто вокруг ничегошеньки не понимал. Даже у воспитательниц глаза на лоб лезли. Я же бойко лопотал на заморском наречии и чувствовал вселенскую грусть. С кем мне было беседовать на немецком? И главное — о чем? О запеканке с компотом, об утерянном в песочнице совочке? То есть может, и не немецкий это был, а какой-то другой язык, но общаться-то все равно было не с кем! И зачем, спрашивается, расти, получать образование, если с самого начала тебя никто не понимает?
Кроме того, что-то подсказывало мне, что у взрослых дела с пониманием обстоят еще хуже. Вон они какие хмурые да озабоченные крутом! Спешат, торопятся, деньги зарабатывают. Короче, пришлось плюнуть на язык и постепенно все забыть. До последнего словечка. Гении, они тоже не резиновые, копить без конца не могут. Если помнить все, что знаешь, то и с ума сойти недолго. То есть гении и впрямь становятся иногда сумасшедшими, но с этим мне спешить не хотелось.
Ну и про сны, конечно, стоит помянуть.
Почему, например, я вижу во сне Луну или Марс? Я же там никогда не был! Но вот вижу почему-то. Желтые и красные горы — огромные, абсолютно мертвые, а еще жуткие кратеры, вездесущую пыль и иногда следы — махонькие, совсем детские, с длинными коготками. И там, во снах, я брожу по желто-красным долинам, пытаясь понять, откуда и куда ведут странные следы, ищу жилище хозяев и не нахожу.
Еще неприятнее — война. Она мне снится чаще всего. И будто я на этой войне уже совсем взрослый — чуть ли не старый. Потому что болит спина и покалывает сердце. Мне хочется вздремнуть, полежать, но лежать некогда, и я хожу по каким-то окопам и землянкам, делюсь водой из фляги и уговариваю бойцов держаться. А потом сверху начинают пикировать самолеты, сыплются бомбы, и вслед за налетом на поле перед окопами выползают танки. Черные громады утробно рычат и приближаются, а у нас только ружья. И ничего наши пули поделать не могут. Со звоном они отскакивают от брони, и мои бойцы начинают тихо плакать от бессилия.
Между прочим, этот сон я никак не могу досмотреть до конца. Потому что когда танки подходят совсем близко, я в ужасе просыпаюсь. И долго лежу, не мигая, глядя в потолок, пытаясь сообразить, почему у моих бойцов не было ни гранат, ни пушек. А еще я пробую угадать свое звание, и мне кажется, что я как минимум лейтенант, а может, даже капитан или майор.
Позднее из одной передачи я узнал, что во снах люди могут видеть свои прошлые жизни. Что даже Лев Толстой верил в то, что был когда-то ученым Паскалем. Но если Льва Толстого все сговорились считать гением, то и на мой счет давно пора делать выводы.