Два мудреца в одном тазу...

Раин Олег

Вот жизнь, — завистливо вздохнул я. Сейчас взлетит высоко-высоко, и мой дом станет для него все равно как спичечный коробок. И конечно, снегирь забудет вихрастого мальчишку в окне, как забудет и глупого бультерьера с его слюнявой пастью. Я невольно нахмурился. Как там Баранкин превращался в воробья? Считалочкой? Только это, к сожалению, сказки. Впервые прочитав книжку, я раз десять пытался повторить заклинание и превратиться в какую-нибудь пичугу. Чуть не вспотел от стараний и слова вроде не путал, однако ничего не вышло.

Подточив карандаши, я подсел к столу и взялся рисовать в любимой тетрадке. Сначала бой дирижаблей, потом летящего

в пропасть птеродактиля, а потом… Потом карандаш мой замер, и, глядя на крылатое чудовище, я вспомнил, как полетел с лестницы Гошик. То есть он запнулся, распахнул руки и полетел. Только ведь Гошик не снегирь и даже не птеродактиль, а грохнуться на мраморные ступени — это вам не горчичник поставить. Вечно с этим Гошиком что-нибудь приключается. То в яму плюхается, то с лестницы летит. И Лешика рядом не обнаружилось. Пришлось самому прыгать и героически вставать на его пути. Конечно, Гошик вдарился в меня, и мы оба скатились по лестнице. Но я-то точно знал, если бы не я, Гошик точно мог бы разбиться. Он же рохля. И уши у него капустные, и ноги растут не из того места. Другими словами я его реально спас. А он, балбес такой, даже не поблагодарил. Поднялся на ноги и погнал себе дальше. Понятно, в столовку спешил — за пирожками. У нас их раз в неделю привозят — с картошкой и повидлом. А мой пирожок, между прочим, на ступени тогда шлепнулся, да еще ногой на него кто-то встал. Пришлось скормить школьной кошке Мусьен…

Я нарисовал в тетради надкушенный пирожок и, сглотнув слюну припомнил, как неделю назад топали мы по улице и встретили банду Бумера. То есть нас было тогда человек пять, а их всего-то трое. И топали мы не просто так, а за нашими девчонками. Они домой шли, а мы их вроде как провожали. На дистанции, понятно. А тут эти трое на великах. И давай на девчонок наших наезжать. Колесами на чулочки да на сандалики. Танька Кулакова решительная такая девчонка — кого-то кулаком треснула, милицией пригрозила, так они в нее камушками начали швыряться. Не настоящими, конечно, глиняными, но тоже пребольно. И потом глина — она же пачкотливая.

В общем, я тогда понял, что организация должна дать первый бой. Ну мы и дали. Побежали вперед, даже закричали что-то. А я, дурачок, первый среди первых. И сшиб Бумера на землю. Двое оставшихся бросили велики и на меня кинулись. А как с двумя сразу-то драться? Я еще и не умел толком. Да и Бумер с земли поднялся. В общем, втроем они меня крепко отмесили и уехали. После этого члены тайной организации помогли мне подняться, долго отряхивали и утешали. Девчонки, кстати, еще раньше разбежались. Так что глупо все вышло. Только тогда я это как-то не осмыслил, а теперь вдруг противно стало. Потому что я за них вечно горой — и то придумываю, и это, и шишки огребаю, и пинкари от бумеровских шалопаев. А еще резинку свою лучшую — под печать организации пожертвовал. У Лешика с Костяем резинки тоже подходящие были, но в ход все равно почему-то пошла моя. Друзья называются! Соратники, блин!

Я снова приблизился к окну. На этот раз смотрел только вверх — туда, куда упорхнул мой снегирь. Небо там, конечно, перегораживали шестнадцатиэтажные новостройки, но какой-то кусочек космоса был пока в моем распоряжении. Я вообще люблю смотреть на небо. Даже на тучи. А уж облака — это вообще круто. Плывут себе куда-то и все на свете видят.

Наверное, и дождями поливают нас не зря. Я бы жил, к примеру, на облаке — и тоже поплевывал бы вниз. И водой бы поливал в каких-нибудь злых собак, в грубых шоферов или ночных хулиганов. Хлопс за шиворот такому обормоту ведро воды, и сразу ума прибавляется. То есть если бы я жил наверху, точняк, не сумел бы удержаться. Вот и на облака с тучами нечего обижаться. Они ведь всю планету оплывают, такого, наверное, успевают насмотреться! Начинают путешествие светлыми облачками, а заканчивают мрачнющими тучами.

Словом, глядел я на небо и пытался понять, чем тучи отличаются от облаков и почему так быстро одно превращается в другое. Может, это было чем-то вроде высотной старости? Рождаешься белым да кучерявым, а со временем становишься темным да злым? Или это просто отличие хорошего от плохого? У людей ведь примерно так же. Живем вроде все в одном мире, и желания у всех одинаковые, но одни при этом пакостят направо и налево, а другие сохраняют и улыбку, и друзей, и на работе что-то полезное делают.

Почему-то вдруг уверился, что все они там, наверху, живые. В смысле — облака и тучи. Плывут себе и смотрят на нас, мельтешащих внизу. И тоже сравнивают: здания, города, континенты с островами. Вот уж кому, наверное, бесконечно грустно. Они-то стараются как могут — поля поливают, города вентилируют, пыль с улиц сдувают, а мы? Чем мы им отвечаем? Только сердимся, когда дождей слишком много или, наоборот, чересчур мало…

Вот и я такой же. Вечно пашу для всех — от Сваи ребят защищал, яблоневый сад открывал, корт пытался спасти, а нафига? Еще и Олечку Нахапетову продолжал любить, а что в ответ?

Короче, так мне вдруг стало горько, так обидно, что, метнувшись к телефону я тут же набрал номер Вовыча. Когда он ответил, трагическим голосом объявил, что тайная организация отныне и навеки распущена, а клятвы и устав аннулируются.

— Ты чего, Макс! Что-то случилось? — Вовыч только-только пришел из школы и, конечно, ничего не понял. Но я и не стал ничего разжевывать.

— Сообщи всем, что они больше не члены «ДД» и чтобы ко мне больше никто не подходил.

Вовыч начал что-то торопливо бубнить, но слезы уже душили меня. Я бросил трубку. Когда пришла мама, я тут же ей все и поведал. Про тайную организацию, понятно, не стал говорить, но про обиды и про то, что моих подвигов никто не замечает, поделился.

— Дурачок ты мой! А еще гением себя называешь. Подвиг тем и хорош, что о нем знает только совершивший его.

— Ну да?

— А ты как думал. Если за все подвиги станут платить, это уже будет работой. Сделал, получил. Помог — и заработал.

— Разве это плохо?

— Нет, конечно, только и подвигом это уже называть нельзя.

— Но ведь они даже не пытаются заметить! Разве не обидно?

— Ну во-первых, замечают. Это ты не замечаешь, что они замечают, а на самом деле, совсем даже наоборот.

Я порывисто обнял маму. Вот умеет же человек объяснять доходчиво! То есть так скажет, что и возразить нечем. Хотя вроде и понятнее не становится. Я и сам любил убеждать подобным образом. Друзья мои хоть и не понимали ничего, но все равно верили. Да я и сам начинал верить. В те же россказни Вовыча, в басни Лешика с Костяем, в завиральные идеи Сашки Путинцева.