Два названия
Шрифт:
Никто не отвечал.
– Кто здесь подавал сигналы? – спросил милиционер у женщины.
– Здесь никого не было, – ответила женщина, только теперь просыпаясь. И вдруг зачастила: – Что вы говорите? Какие сигналы? Вы ошиблись… Вы попали в другой дом… Сюда никто не заходил… Как вы сюда попали?… Какие сигналы?…
Внезапно в углу против окна вспыхнул и погас красный фонарик.
– А вот такие сигналы, – направляя винтовку на женщину, сказал патрульный – студент из их группы Василий Черемушкин.
– Ах, – сказала женщина с облегчением. – Это – термостат.
– Какой еще термостат? – с недоверием спросил милиционер.
– Ну шкаф такой. Он
– А почему он сигналы подает?
– Это не сигналы. Это лампочки загораются у него, когда меняется температурный режим.
– Ничего, – сказал милиционер. – Пройдем в штаб. Там разберутся, откуда сигналы. А сигнализатор этот ваш пока выключить.
– Да ты что, с ума сошел? – напустилась на милиционера женщина. – Да я здесь оставлена для того, чтоб его не выключать. Да если мы вакцину испортим – с тебя голову снимут… Она жизнь людям на фронте спасает.
– Пройдемте, гражданка, – сказал милиционер менее решительно.
Шевченко Павел осмотрел термостат.
– Не нужно, – возразил он. – Это действительно просто прибор. Нужно только получше замаскировать окно.
– Замаскируем, – обрадовалась толстуха. – Только разве с самолета можно различить такой слабый свет?
Свои стихи Шевченко Павел «вышагивал». Был у него такой любимый маршрут – вверх по бульвару Шевченко, а там налево, к вокзалу, мимо дымящихся градирень ТЭЦ. И у вокзала обязательно коснуться рукой черного искрящегося лабрадорита, которым облицовано здание. А назад, когда ноги уже отказывают, – трамваем.
Он снашивал за месяц ботинки, и обувь была одной из главных статей в его довольно скромном бюджете.
Когда его вместе с большой группой студентов направили на рытье окопов, у вокзала он незаметно отделился от остальных и потрогал рукой пыльный, прогревшийся за день лабрадорит облицовки вокзала.
В товарных вагонах их довезли до Ирпеня. Расстояние, которое прежде обыкновенный дачный поезд преодолевал за час, заняло у них целую, ночь – навстречу шли воинские эшелоны, их поезд все время останавливали, сгоняли на обводные пути, в ночном небе гудели самолеты, с воем падали на землю бомбы, и хлопали зенитки.
В пойме прекрасной глубокой и прохладной реки Ирпень Шевченко Павел впервые по-настоящему понял умом, а не сердцем, что Советский Союз несокрушим, что фашисты будут остановлены, что они не сделают ни шага вперед на советской земле. Он увидел цепь связанных между собой глубокими окопами огромных бетонных дотов с подземными галереями, с громадными пушками, какие прежде он видел только в кино на военных кораблях. Это была несокрушимая система обороны, стальной пояс, способный выдержать натиск любых танков и самолетов. Такие сооружения не могли быть созданы за месяц, их, несомненно, строили годами, Шевченко Павел удивлялся про себя, почему он никогда прежде не слышал о том, что под Киевом имеются такие грандиозные оборонительные сооружения, и мудрости людей, которые в те дни, когда будто бы еще никто и не думал о войне, позаботились, чтоб так глубоко в нашем тылу была создана такая мощная линия обороны.
«Интересно, – думал он, – знал ли об этом Борис Пастернак, когда он жил в Ирпене и написал здесь свое знаменитое стихотворение:
Ирпень – это память о людях и лете,О воле, о бегстве из-под кабалы,О хвое на зное, о сером левкое,ОА может быть, знал? И, может быть, поэтому в стихотворении «Лето» появились эти странные строки:
…и поняли мы,Что мы на пиру в вековом прототипе,На пире Платона во время чумы.Откуда же эта печаль, Диотима?Может быть, отсюда и была эта печаль?
Студенты рыли окопы, они продолжали ходы сообщения в сторону леса. Так что подымающийся по холму вверх лес можно было пройти, не показываясь над поверхностью земли, и от каждой основной траншеи отходили боковые ответвления с ячейками для станковых пулеметов и блиндажами для стрелков.
Руководил работами очень молодой, отчаянно веселый капитан в не виданных до этого Шевченко Павлом щегольских сапогах – они были сшиты не из кожи, а из тонкого брезента такого же цвета, как и вся пригнанная, отглаженная одежда этого капитана.
– Пусть они только покажутся! – повторял капитан, постукивая по своим брезентовым голенищам винтовочным шомполом, который он зачем-то постоянно держал в руке. – Здесь они не пройдут! Но пасаран – как говорили испанцы!
Немцы здесь и в самом деле не прошли. Они прошли в другом месте. И Шевченко Павел, и другие студенты вместе с усталыми испуганными красноармейцами тащили на себе в прекрасные, оборудованные по последнему слову техники доты ящики с взрывчаткой, а саперы соединяли эти ящики проводами. Ни разу не выстрелившие доты были взорваны, а бесчисленные, вырытые вручную ходы сообщения – брошены.
Щеголеватый капитан – на этот раз в руках у него уже была винтовка, а не шомпол и сапоги на нем были не брезентовые, а тяжелые кожаные – сказал, что немцы прорвались и что теперь они должны разбиться на группки и отходить в тыл, чтобы там уже присоединиться к воинским частям.
Бегство это, в котором Шевченко Павел был лишь маленькой частицей, состояло в бесконечном кружении по дорогам, в бессонных ночных переходах, и двигалась по дорогам вся Украина, и ревел скот, и горели хаты, и страшно пахла сожженная пшеница, и каждый раз встречные говорили, что сзади немцы и впереди тоже немцы. Они шли пешком, а немцы передвигались на своих танках, на автомашинах, на транспортерах и двигались так быстро, что обгоняли отступавших.
И все-таки Шевченко Павлу повезло. Он вышел из окружения, и попал к железной дороге, и устроился на открытой платформе длинного эшелона, который вез какие-то станки, машины, железо. На открытой платформе горой лежали железные листы с гладкой, словно вороненой поверхностью, ночью они становились холодными, будто ледяными, – не улежишь, и Шевченко Павел садился на корточки, а днем они разогревались, обдавали сухим жаром. На этих листах он доехал до Ворошиловграда и пошел в райком комсомола. Секретарь райкома, плотная женщина с круглым лицом – на вид ей было лет тридцать, – внимательно, с сочувственной улыбкой выслушала рассказ Шевченко Павла о том, как он пробирался, как безостановочно движутся немцы, а затем медленно сказала: