Два пера горной индейки
Шрифт:
Васю Миронова я помнил. Он любил зайти ко мне потолковать о жизни. При этом он распоряжался моим временем как своим собственным, был всегда пьян и беседа наша состояла преимущественно из его монологов. Мне пришлось перебраться от него, не дожидаясь конца лета, перебраться в эту хибару, где я теперь живу в одиночестве и работаю.
— Вот жил человек, и нету, — настроился на философский лад Сергей Иванович. — Как пропили мы его на поминках, так никто и не вспоминал. Не знаю, могила его цела ли. Вот такая наша жизнь. И думаешь, был ли Вася или не было его...
Лицо у Васи было испитое — синее, опухшее, от него всегда разило. В своей речи он употреблял матерных
— Мне один умный человек говорил, — хрипел Вася на очередной беседе, — что самое главное, это чтобы интеллигенты не пришли к власти. Тогда нам всем хана.
И еще у Васи была собака — Белка. Она была очень некрасивая: длинное тело, коротенькие ножки, отвислые соски. Впервые я увидел ее в открытую дверь моего сарайчика. Позвал ее, она убежала, поджав хвост. Когда она появилась в следующий раз, я бросил ей кусок хлеба. Она схватила его и опять убежала. Не сразу мне удалось дать ей еду из рук и погладить. Если я протягивал к ней руку, она сразу переворачивалась на спину. Я завел для нее миску и стал ее подкармливать. Однако замечал, что ела она не все: что можно было унести, уносила. Нетрудно было догадаться кому. Как-то раз я проследил потихоньку за ней и обнаружил, что у Белки под коровником всего-навсего один щенок. Но какой! Это был толстяк, больше ее размером, с мутными и еще неосмысленными глазами. Сначала он едва стоял на ногах, покачивался и дрожал тонким хвостиком. Цвета он был такого же, как и Белка, — чисто-белого.
Вскоре Белка ко мне привыкла, начала бегать за мной и всячески унижалась — ползала на брюхе, пыталась лизнуть руку и как-нибудь проявить свою преданность. Она сама привела ко мне своего толстяка, которого с ее согласия я окрестил Пузырем. Он полакал из миски остатки супа (наверное, впервые в жизни) и улегся на солнышке возле двери кверху раздутым животом. Прошла неделя, и Пузырь начал играть. Он разгрыз мои босоножки, упавшую на пол замшевую кепку и вообще натворил немало бед. Все для него было внове: трава, мухи, речушка, протекавшая за моим сарайчиком. Щенок весело, радостно познавал жизнь. Белка стала заботиться о нем уже меньше и всю любовь и преданность, казалось, перенесла на меня. Она стала лаять, когда кто-нибудь подходил к моему сарайчику, сопровождала меня не только тогда, когда я ходил пешком, но и бежала за велосипедом, бежала далеко. Люди говорили «Чтой-то вы выбрали себе такую некрасивую собаку?» А мне приходилось отвечать: «Это не я выбрал, это она меня выбрала».
И вот однажды пришел Вася и увидел у меня Белку.
— Ты что тут делаешь, паскуда? — закричал он и ударил ее своим резиновым сапогом.
Белка взвизгнула и мгновенно исчезла.
— Зачем вы так, — пытался я урезонить Васю Миронова, — что она сделала плохого?
— Нечего ей тут делать, — рассвирепел почему-то Вася, — увижу следующий раз — пришибу! Это моя собака. Собака должна знать своего хозяина. Я для чего ее держу? Чтобы она меня уважала, чтобы она меня слушалась. Что я скажу, она должна делать. И ты ее здесь не корми, а то я ей быстро кислород перекрою.
На следующий день я проснулся от неимоверного собачьего воя и визга. Этот вопль собачьей души не прекращался ни на минуту, и я пошел посмотреть, в чем дело. Визжал и скулил Пузырь. Он был посажен на здоровенную цепь, которая не давала ему поднять головы.
Постучал в дом к Васе:
— Не мучайте вы его, он совсем маленький.
— Не твое дело! — закричал
Пузырь скулил и визжал, надрывая душу, два дня, пока не выбился из сил. Белки нигде не было видно. Вася ко мне не заходил. Увидя его возле дома, я спросил:
— А где Белка? Несколько дней уже ее не вижу.
— В лесу на суку висит, — ответил Вася Миронов.
— Как?..
— Очень просто. Кирпич к ноге и на сук. Кому она нужна, если хозяина не знает?!
Я совершенно опешил.
— Да как вы... как вы могли?! Это же... это же... преступление!
— О... сказал тоже, — скривился он. — Дело, что ли, шить мне будешь?
— Да. Если хотите знать, есть закон, запрещающий мучить животных.
Опухшая его физиономия растянулась в кривую мерзкую улыбку:
— А я и не мучил. Я ребятишкам отдал, они ее и повесили.
Гостья
Нас с Юрой поселили в одной комнате турбазы «Терскол». Я знал его давно и был рад, что буду жить со знакомым человеком. Но Юра не выходил на склон, он не катался на лыжах, а запирался и пил в одиночестве. Когда я возмутился этим и сказал, что больше не дам ему пить, а завтра он пойдет со мной кататься, Юра проговорил:
— Ты литератор, да? Писатель... Хочешь, я расскажу тебе одну веселую историю?
Вот его рассказ. Говорил он несвязно и нес много чепухи. Я отбросил все это.
...В дверь позвонили. Юрий Михайлович встал из-за письменного стола и пошел открывать. Перед ним стояла женщина лет двадцати пяти — двадцати шести. Лицо ее, немного скуластое, с серыми глазами под слегка припухшими веками, было отдаленно знакомо Юрию Михайловичу, но вспомнить, кто это, он не мог. Видимо, одна из его туристок. Вот уже лет двадцать, как Юрий Михайлович все свои отпуска работал инструктором на различных туристских базах, а восемь лет из этих двадцати он, оставив работу инженера, был старшим инструктором турбазы «Теберда» на Западном Кавказе. Туристок перед ним прошло много, разве всех запомнишь?
— Ты не узнаёшь меня? — спросила гостья, стараясь говорить как можно спокойнее. В глазах — напряженное ожидание.
— Нет, почему же? Заходите, пожалуйста! — сказал он, отступая в переднюю.
Женщина вошла и, не снимая плаща, остановилась посередине большой комнаты, уставленной книжными шкафами.
— Вот как ты живешь...
Юрий Михайлович молчал, ожидая, что она скажет дальше. Он вспомнил. И это воспоминание повергло его в полнейшую растерянность. «С какой стати ее принесло? А если бы дома была жена?! — подумал он и похолодел от страха. — Надо поскорее ее выставить. Но как же ее зовут? И где это было? В «Чегеме», в «Домбае», в «Теберде»? В «Теберде», да, в «Теберде», лет пять-шесть тому назад. Ей было тогда лет девятнадцать-двадцать». Он еще вспомнил кое-что, почти все, кроме имени.
— Я пришла просто посмотреть на тебя, — сказала она, — убедиться в том, что ты есть на самом деле. Почему ты молчишь?
— Понимаете... понимаешь, все это несколько неожиданно. Как тебе удалось разыскать меня в Москве?!
— Это несложно. Я переписываюсь с тех пор со многими девочками из нашей восемьдесят четвертой группы. Дело не в этом. — Она провела рукой по своим спадающим на плечи русым волосам и расстегнула верхнюю пуговицу плаща. — Я пришла тебе сказать, что все сделала так, как ты говорил.