Два рейда
Шрифт:
— Помнишь, под Харьковом в какую кашу мы попали? — напомнил Рыбалко.
— Еще бы не помнить! — живо отозвался Ненастьин. — Туда я попал сразу же после госпиталя. Рванулись вперед, как звери. Ну, думаю, настал час расплаты. А что получилось? Устроил нам фашист «котел». Наш саперный батальон еле вырвался. Вот тогда я и поджег немецкий танк… Многие понапрасну головы сложили. Д кто за это в ответе? Разве разведка не знала, какие силы перед нами? Знала. Тогда спрашивается: куда же смотрело начальство?
— Почему же ты не спросил? — поддел кто-то из разведчиков.
— Попробовал
— Смотрите, как Гриша расфилософствовался! Молчал, молчал, а тут его прорвало. Видно, польский климат пошел ему на пользу, — сказал Кирилюк.
— Як чему говорю? — не смущаясь, продолжал Ненастьин. — Много крови пролилось, пока научились воевать и сломили хребтину фашисту… Вот мы сейчас шагаем по польской земле. Поляки называют нас братьями, нам это приятно. А знают ли они, какой ценой мы дошли сюда?! Мне вот теперь петь хочется оттого, что сил в нас много…
— За чем же остановка? Запевай, Гриша! — сказал с подковыркой Кирилюк. — Ребята, тише! Зараз пан Ненастьин из Горького письню заспивае…
Разговор разведчиков дослушать не удалось. Помешали подъехавшие начальник штаба Войцехович и его помощник Степан Ефремов.
— Нравится Польша? — спросил начальник штаба.
— Рано еще говорить. Подождем — увидим, — ответил я уклончиво.
— Здесь надо быть разворотливым… Думаем эскадрон Ленкина развернуть в дивизион, — продолжал Войцехович.
— Давно надо было это сделать. Наумов все соединение посадил на лошадей. Пока мы чухаемся, он махнул хвостом и только видели его.
— Командиров эскадронов подбираем. Одна кандидатура есть — Ларионов. Его пятая рота уже посажена на коней. На второй эскадрон думаем Гапоненко. Как считаешь, подойдет?
— Подойдет ли Гапоненко? О чем вопрос? Конечно, подойдет, — не задумываясь ответил я. — Такого командира и на взводе держать! На фронте он давно был бы капитаном, а то и майором. Батальоном бы командовал.
— Не возражаешь, значит?
— Приветствую…
Лейтенанта Гапоненко я знал хорошо и мог за него поручиться головой.
Впереди послышалась стрельба. Ефремов пустил вскачь свою невзрачную кобыленку и ускакал на выстрелы.
На окраине деревни нас встретил разведчик Вася Демин.
— Фашисты засели в фольварке! — возбужденно прокричал он.
Я развернул роту и повел в наступление.
Оказалось, немцы засели не в фольварке, а в двухэтажном здании спиртзавода. Спиртзавод стоял у дороги при выезде из деревни. Надо было расчистить путь.
— Не стреляйте, я переговорю, — сказал Клейн.
— Не испытывай судьбы. Не стоит рисковать, — предостерег я Роберта.
Все же политрук в сопровождении Зяблицкого и Демина направился к спиртзаводу и заговорил по-немецки. Противник прекратил стрельбу. Мы остановились возле кирпичного здания. Следим за Клейном и разведчиками.
Клейн предложил немцам сдаться. В ответ полетели гранаты и застрочили автоматы. Меня что-то стукнуло в грудь. Машинально хватаюсь за то место руками. В руке оказалась еще горячая
Послышался голос Зяблицкого:
— Политрук ранен! Прикройте.
— По окнам — огонь! — подаю команду и первым пускаю очередь.
Разведчики из пулеметов и автоматов ударили по спирт-заводу… Демин и Зяблицкий волокут по снегу политрука.
— Не захотели жить — подыхайте, — ругался Клейн. — Обзывали предателем. Думают, я перебежчик…
За время войны я вдоволь насмотрелся на раненых и приметил, что каждый из них на ранение реагирует по-своему. Одни виновато оправдываются, что не убереглись и теперь обречены на бездействие: «Экая досада. Подвел я вас., ребята!» Другие, наоборот, выглядят героями, ведут себя заносчиво перед здоровыми, гордятся раной, как заслугой: «Вот я какой! Даже ранен!» Третьи смотрят на ранение как на обычное, даже неизбежное на войне дело. Некоторые просто теряются: «Как же теперь быть?» А бывают и такие, которые злятся на всех, как будто в его ранении повинны товарищи. Такие требуют к себе особого отношения.
А вот Роберт Клейн заглушал боль проклятием в адрес гитлеровцев. Его укрыли за домами и перевязали рану. В это время подоспела рота Тютерева.
— Э, дружок, разве можно так рисковать? — с упреком бросил Саша, пробегая мимо Роберта. — Мы с ними сейчас поговорим на более понятном языке…
— Посторонись! Орудие к бою! — слышна команда Флегонтова.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов и оставив орудие на месте, упряжка с передком умчалась за дом…
— Прямой наводкой. Снаряд фугасный… Заряжай!
У прицела Вася Алексеев.
— Готово!
— Огонь!
Клуб пламени. Оглушительный выстрел. Снаряд взрывается внутри здания. Звенят стекла в соседних домах.
— Три снаряда, беглым, огонь!
Гремят выстрелы. Летят обломки здания. Вспыхивает пожар. Немцы ослабили сопротивление. Партизаны рванулись в здание спиртзавода…
Это был первый бой на территории Польши.
На отдых штаб соединения и первый батальон расположились в Боровце. Бой за спиртзавод для нас-не прошел даром. Гитлеровцы нащупали нашу стоянку и принялись бомбить. Правда, потерь от бомбежки мы не имели, но нервы были все время в напряжении.
Во второй половине дня каратели попытались выбить из соседнего села четвертый батальон. Однако Токарь дал им решительный отпор.
Рана Роберта Клейна оказалась неопасной. Доктор Мирослав Зима на месте осмотрел ее, перевязал и сделал политруку противостолбнячный укол. А на второй день тело раненого покрылось сыпью. Клейн нервничал.
— Что они мне сделали, коновалы! — кричал он. — Нашпиговали сульфуриками!
Старшина роты Зяблицкий был несколько раз ранен и на собственном опыте знал, что раненые в большинстве своем становятся мнительными. Понимая, что причин для беспокойства у Клейна нет, решил подтрунить над ним. Он подсел ко мне и заговорщицки зашептал, но так, чтобы слышал политрук: