Два сфинкса

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

Голос ее дышал такой ненавистью и отвращением, глаза горели такой ужасной злобой, что Рамери в раздумье покачал головой. Кроме того, несмотря на свое восхищение мудростью Аменхотепа, он вовсе не считал его таким могущественным, как говорила Эриксо, но ей было лучше знать, и она, видимо, следила за ним.

– Я, разумеется, не стану принуждать тебя искать Аменхотепа, раз это до такой степени тебе противно, – сказал он. – Но сам я попытаюсь, так как считаю своим долгом, если возможно, освободить друга, который ради меня открыл секрет таинственного зелья, не подозревая, что в самой его лаборатории таится измена. Я исполню все, что в пределах моих сил, что налагает

на меня дружба и справедливость. Но ты неблагодарна, Эриксо, к человеку, который, несмотря на все, был твоим благодетелем. Подумай, какая участь ожидала тебя, если бы такую красавицу, как ты, купил другой? Он же, несмотря на свои права господина, уважал тебя, избавил от всякой работы и дал тебе необыкновенное для женщины образование. Этот дом, который ты называешь темницей, был тебе отцовским кровом, и если он держал тебя взаперти, то, конечно, для того только, чтобы твой ум и твое тело созрели прежде, чем выдать тебя замуж за достойного человека. Что бы он дальше стал с тобой делать? Что особенного мог представлять из себя ребенок для человека, облеченного таким необычайным могуществом? Ты поступаешь дурно, Эриксо, не желая помочь вернуть к жизни человека такого полезного, хранителя великой науки, которого ты не понимаешь и не ценишь, а судишь по–детски!

То краснея, то бледнея слушала его Эриксо. Рассудок подсказывал ей, что Рамери говорит правду, инстинкт шептал, что Аменхотеп опасен и что вернуть ему свободу – значит снова очутиться в положении мышонка в лапах тигра. Если он не желал ее для себя, то в то же время не делал намека на то, что намерен выдать ее замуж, совершенно забывая, что она – существо живое и молодое, что жилах ее течет бурная кровь, а сердце полно порывов и жаждет счастья.

– Нет! Пусть он остается там, где находится теперь! – воскликнула она.

Быстро повернувшись, она бросилась вон из комнаты; ей не хватало воздуха, она задыхалась. Прижав руки к груди, она промчалась по залам и галерее, направляясь в сад.

Поглощенная своими думами, она ничего не видела и не слышала; стремительно спускаясь с лестницы, она споткнулась и упала бы, если бы две сильные руки не подхватили ее на лету. Это был Галл, возвращавшийся от проконсула. Он был разгорячен вином, так как пир был грандиозен. Когда он почувствовал в своих объятиях нежное и гибкое тело Эриксо, его обычное артистическое восхищение превратилось в страсть.

– Что с тобой, прекрасная из прекрасных? От кого бежишь ты как газель, преследуемая охотником? – спросил он, подняв ее как перышко.

Он порывисто прижал ее к своей груди и покрыл страстными поцелуями.

В первую минуту смущения и удивления Эриксо онемела и не сопротивлялась, но затем с силой, какой от нее нельзя было ожидать, она высвободилась из объятий легата, в два прыжка очутилась на террасе и скрылась.

Прибежав к себе, задыхаясь, она упала на стул у окна и обеими руками откинула влажные локоны, в беспорядке прилипшие ко лбу. При воспоминании о страстных объятиях патриция, о его пылающем взоре и поцелуях, она вздрагивала от отвращения.

– О! Если бы это Рамери так привлек меня в свои объятия – как это было бы сладко. Хорошо быть любимой, но только тем, кого любишь взаимно, – пробормотала она. – А этот, муж Валерии… Нет, нет, его любви я не хочу и приму меры, чтобы это более не повторялось, – прибавила она, направляясь к своей постели.

Галл тоже был очень взволнован. Он прошел к себе и лег, но голова его была полна Эриксо. Ему казалось, что он никогда еще не видал такого очаровательного создания. В упоении вспоминал он ту минуту, когда прижимал

ее к своей груди и когда ее душистые волосы ласкали его щеку и шею. Фантазия увлекала его все более и более, когда он, наконец, уснул… утомление и винные пары заявили свои права.

Видя, что муж вернулся с разгоряченным лицом и сверкающим взором, Валерия притворилась спящей. Она вовсе не была расположена к разговору; новые чувства боролись в ней. Ее преследовал образ Рамери. Он казался ей таким знакомым, близким симпатичным, со своим серьезным и мечтательным характером, чудным талантом и трогательной верностью к любимой женщине. Сцена у мумии Нуиты, свидетельницей которой она была сегодня, дразнила ее воображение и будила в ее сердце новый, опасный интерес к молодому египтянину. То была смесь ревности и смутной любви, но чувство гораздо более сильное, чем то спокойное уважение, которое она питала к Галлу, который, правда, был к ней добр, снисходителен, нежен и иногда даже очень страстен, но который любил и пиры, да при случае и красивых женщин и, конечно, не стал бы и оплакивать ее так, как Рамери оплакивает Нуиту.

Рамери тоже в странном волнении провел ночь.

Когда Эриксо убежала, ему пришло в голову, что, находясь в таком возбуждении, она могла решиться на какое–нибудь безумство, а потому он последовал за ней, хотя и не мог догнать. При входе в открытую залу он был свидетелем сцены между ней и патрицием.

Вся кровь бросилась ему в голову, и он, конечно, вмешался бы, если бы не увидел, что Эриксо вырвалась из объятий Галла и, как стрела, пронеслась мимо него. Страшно взволнованный, он вернулся к себе и стал размышлять, стараясь овладеть собой.

К стыду своему, он убедился, что в его сердце теснятся и преследуют его воображение образы трех женщин. Одна из них – нежная, навсегда угасшее видение, воспоминание о котором таит неувядаемые чары; другая, Валерия, со своей строгой, аристократической красотой, с бархатными глазами и взглядом Нуиты, своей сдержанностью и достоинством очаровывает и влечет его к себе; наконец, третья, Эриксо, необыкновенной красотой и тою страстностью, которой дышит все существо ее, опьяняет и покоряет воображение.

Он знал, что любим этим очаровательным созданием; читал ее чувства во взглядах, которые она бросала на него, и привык смотреть на нее, как на свою исключительную собственность, – вдвойне его собственность, так как вместе с ним она восстала из развалин далекого прошлого. Не раз уже ловил Рамери выразительные взгляды, какие Галл бросал на прекрасную девушку, и глубоко оскорблялся этим. По странным противоречиям, таящимся в сердце человеческом, Рамери, не любя Эриксо, не терпел, чтобы кто–либо другой к ней прикасался. Мысли эти не дали ему заснуть до самой зари. Не будучи в состоянии разобраться в хаосе своих собственных чувств, он снова вернулся к желанию найти и разбудить Аменхотепа, своего мудрого и могущественного друга, который будет лучшим руководителем и советником в этом душевном лабиринте, в котором он окончательно запутался.

Наутро он чувствовал себя спокойнее, но желание найти Аменхотепа было все так же сильно. Как только Галл встал, Рамери тотчас же отправился к нему, изложил ему свой план и просил помощи привести его в исполнение.

Патриций с обычной благосклонностью отозвался на его просьбу.

– Прекрасная мысль, Рамери. Очень любопытно было бы найти мага, ставшего жертвой своего собственного снадобья. Я прикажу управляющему снабдить тебя людьми и материалом, а ты уж сам переговори с ним обо всем. Будь спокоен, я сохраню твою тайну, так как ты желаешь этого.