Два света
Шрифт:
— Вы сердитесь… для нашего разговора полезнее хладнокровие.
— У меня его нет и не может быть!
— Однако без него мы не кончим дела… Вы любите Юлиана: поверьте, самым сильным доказательством вашей любви было бы самопожертвование…
— Так бы вы и говорили, пане президент! Это я понимаю… Но что же я должна делать? Что делать?
— Необходимо заняться кем-нибудь другим, бросить, рассердить Юлиана и непременно, непременно выйти замуж!
— Сыграть комедию, драму! Притворяться, лгать и собственными руками разорвать
— Панна! Я не виноват в этом.
— Так, виновата я, вы правы! Одна я должна терпеть наказание за вину… избавить его от тоски и угрызений совести…
— Вы во всем видите трагедию.
— А вы смотрите на все так низко и равнодушно! Для вас все ничего не значит. Любить и потом самой, собственными руками, добровольно разорвать священные узы и притвориться, что любишь другого. О, — прибавила Поля с насмешливой улыбкой, — какое мне дело до других? Пусть страдают! Разве сама я не страдаю? Разве для счастья Юлиана не стоит принести несколько бедных жертв?
— Следовательно, я могу надеяться на ваше слово? — спросил президент.
— Послушайте, — сказала девушка решительным тоном, — я сделаю все, что вы хотите, я, вероятно, умру и не перенесу своего несчастья, но я сама виновата и — принимаю наказание: оно будет доказательством моей любви к нему. Но если вы словом, даже мыслью, выразите, что думаете заплатить мне за жертву, то я разрушу все, и вы всю жизнь не вырвете его из моих объятий.
— Пожалуйста, простите меня за неосторожное слово…
— Предоставьте мне действовать и будьте спокойны! Я не дорожу жизнью. Я с гордостью принесу себя в жертву, я умела любить без расчетов и без трепета пойду на мучение… Оставьте же меня с моими слезами!
Поля махнула рукою, президент тихо удалился в свою комнату. Он достиг своей цели, но в душе его оставалось неприятное чувство: он надеялся торжествовать над девушкой, уверен был, что победит ее, а между тем она поразила и уничтожила его высотой чувства и благородством сердца: президент чувствовал себя униженным в глазах несчастной Поли и мучился этим.
Трудно выразить, что происходило в душе бедной девушки, когда она осталась одна после разговора с президентом. Она прямо побежала в беседку, бросилась на колени и плакала, плакала горько и долго. Скорбь и отчаяние наложили на нее свою тяжелую руку, на несколько минут она потеряла самосознание, чувство, память, все… Пришел Алексей и как будто пробудил ее от сна. Он был нарочно послан Юлианом, который очень беспокоился о ней, но сам не имел возможности идти к ней, потому что президент задержал его при себе. Поля подняла голову, услыхав шаги Алексея. Почти нельзя было узнать ее: с опухшими и красными глазами, разгоревшимся лицом, она едва могла стоять. Алексей полагал, что какая-нибудь новая сцена с Юлианом была причиной страданий девушки.
— Что с вами? — спросил он с замешательством. — Вы больны?
Поля подала
— Да, в самом деле я больна, не знаю, что сталось со мною… я вся дрожу… О, не смейся надо мною!.. И ты… и ты, отважный рыцарь, напрасно закрываешь свое сердце, так чтобы люди не заметили его биения, скоро и ты узнаешь мою долю… Оба мы попали не в свой свет, попали к людям, которые только представляются нам равными: улыбка их привлекательна, ласковое обращение внушает смелость, рука дрожит, душа, по-видимому, вся открыта… но они, как боги, нисходят с облаков, чтобы говорить с нами, смертными, в объятиях наших они расплываются… в каплю грязи. Оба мы полюбили золотые статуи. О, нам не следовало идти к ним в их общество, нам следовало оставаться в своей деревне: там мы скорее нашли бы и сердца, и людей!
— Я не понимаю вас, — проговорил Алексей, — пойдемте, я провожу вас.
— Пойдемте… но вы очень понимаете меня… О, не воображайте, что ваша тайна могла укрыться от глаз женщины. Я знаю все, но умею молчать.
— Увы, все это ничего не значит.
— Ничего?.. Ах, правда! Кто оценит наши страдания? Но зачем же мы стремились к ним? Мы стоим того, чтобы нас оттолкнули с презрением. Мы — слуги и должны были навсегда оставаться у них слугами. Неужели в своем кругу мы не нашли бы ни сердца, ни людей?
— Да что случилось? Скажите, ради Бога! — спросил встревоженный Алексей.
— То, что завтра ожидает и вас, — отвечала Поля, — если вы не уйдете, не убежите отсюда, нимало не медля, если не убьете свое чувство…
— Кажется, мои чувства так невинны…
— Невинны? Но в их глазах мы всегда виноваты, и за глубокую привязанность, даже за самое скрытое самоотвержение, мы должны быть холодными куклами, послушными рабами. Но иметь сердце, любить, приблизиться к ним… О, это грех, преступление!
Так говорили они, пока шли до дому. Алексей проводил Полю в ее комнату. Анна, узнав о болезни подруги, хотела сейчас же бежать к ней, но президент и мать удержали ее. Юлиан, предполагая что-то необыкновенное, сидел, как на угольях.
Президент решился сделать вид, будто ничего не знает.
Лишь только встали из-за стола, Юлиан, молчавший во все время обеда, схватил Алексея за руку, отвел его в сторону и спросил:
— Что случилось с Полей?
— Не знаю, жалуется, что больна…
— Президент ничего не говорил тебе?
— Ни слова.
— Он, кажется, уж все знает… я чувствую, что он будет препятствовать мне, но я готов…
— Соберись с силами, милый Юлиан! Дай Бог тебе побольше твердости.
— В людях, которые кажутся слабыми, поверь, сил больше, чем в так называемых твердых… Эти падают, как дубы во время бури… Я согнусь, но вихрь меня не сломает.
Алексей не сказал ни слова. Президент приказал принести шахматную доску, подозвал к себе Юлиана и, представляясь веселым, ни на минуту не отпускал его от себя.