Два уха и хвост

Дар Фредерик

Когда убивают, даже не поздоровавшись, значит, готовы на все.

— Ладно, давайте покончим с этим, — выговорил он.

Он думал о своем пистолете, находившемся в нижнем ящике стола. Сейчас оружие казалось таким же бесполезным, как, например, авторучка. Посетители не позволят совершить ему ни одного лишнего движения.

Стевена указал на Пусто-один и Жюльена.

— Вашим охранникам повезло: они не успели помучиться.

От очевидного намека в животе толстяка заледенело. Что ж, он готов умереть. Он всегда держал в уме эту перспективу. Когда обделываешь свои делишки в стороне от закона, облапошивая всех и каждого, включая своих сообщников, следует свыкнуться мыслью

о подобном финале. Он спросил себя, а не лелеял ли он в течение всей своей жизни этот губительный соблазн: закончить жизнь резко. Погибнуть от ножа в спину или пули в затылок. Но он, кажется, зашел чересчур далеко. По лицам посетителей можно было прочесть, что «это» будет трудным, даже ужасающим.

— Догадываетесь, за чем мы пришли? — спросил Борис со своим странным акцентом.

Пармантье кое-как сглотнул и пробормотал:

— Да, но все же скажите сами…

— За чемоданчиком, естественно!

— Естественно, — согласился Пармантье.

— Быстро! — подстегнул Стевена.

— А вы не думаете, что он где-нибудь в другом месте? — рискнул скупщик.

— Нет, мы думаем, что он здесь, — спокойно ответил Стевена.

Его взгляд, черный, напряженный, походил на буравчики, вгрызающиеся в глаза терроризируемого человека.

— Послушайте…

— Встать! — прервал его Борис.

Пармантье поднялся, слегка изогнувшись буквой «зю» между креслом и столом. Борис отодвинул сидение, затем потянулся к животу собеседника и стал распускать его ремень.

— Да что вы делаете? — попытался возмутиться человек.

Не ответив, Борис взялся за брюки; он расстегнул их полностью, так что они упали на туфли Пармантье; затем стянул плавки, обнажив жирный бледный зад, вспузыренный целлюлитом.

— Навалитесь немного на стол.

Хозяин остался неподвижен.

— Я хочу всего лишь раздавить ваши яйца. Если вы не примете положения ad hoc^[25], я выстрелю не целясь, все ваше хозяйство разлетится, и вам нечем будет больше писать.

Пармантье пролепетал:

— Зачем? Хорошо, я отдам чемоданчик и все, что пожелаете. Вам так уж хочется меня помучить?

— Наказание, — коротко ответил Борис, — не стоило затевать споры; за все надо платить.

Левой рукой он схватил антиквара сзади за шею и толкнул вперед.

— Минутку, — вмешался Стевена. — Если он обрубится, мы потеряем время. Где чемоданчик?

— В одном из сейфов, в магазине их много, старые модели на продажу; он в черном с окантовкой из латуни.

— Ключ?

— В нижнем ящике стола.

— Давай!

Толстенький человек наклонился. Он чувствовал себя спокойным, отрешенным. Испытанный страх слегка пьянил.

Борис по-прежнему держался позади него. Он смотрел на открывшиеся тестикулы своей жертвы, затем возликовал:

— У него гусиные яйца! Знатный получится омлет!

Пармантье нащупал рукоятку пистолета, дремлющего на ворохе бумаг. Это был момент, про который сказано: «сейчас или никогда». Он не успел бы выстрелить в своего визави, тот не спускал с него глаз. Единственный шанс…

Он действовал не думая, инстинктивно. Выхватив оружие, просунул дуло между ног и нажал на курок.

Последовал дикий крик. Борис отпрыгнул назад. Пуля ожгла ему пах и вошла в живот.

— Черт! — сухо высказался Стевена.

Пармантье бросился на пол. Он хотел повернуться, чтобы еще раз выстрелить в Бориса, но Стевена был уже рядом и послал его в нокаут ударом ноги по темени.

Глава XXVI

ПОСЛЕ ПИНКА В ГОЛОВУ МАРШ-БРОСОК

Трое

америкосов выходят из лифта, старого гидравлического подъемника. Отель Стойло, хотя и центральный, датируется Фаллической эпохой. Он принадлежит, говорят, пожилой американке, вышедшей замуж за швейцарца, осевшего в Париже. Она не захотела ничего трогать в архитектуре здешнего места, несмотря на то, что инфраструктура этой бывшей молочной совершенно не соответствует современным гостиничным нормам. Владелица заботится о том, чтобы все подкрашивалось и содержалось в порядке, однако сохранила рококо, сыроварни, торжественные зеркала, желтеющие растения и все, что по мере возможности способствует отнесению отеля к изящным искусствам. Сделанный выбор приносит свои плоды, ибо заезжие американеры бьются за то, чтобы там остановиться, считая данное место превосходным выражением старой Европы, слюнявой оборванки, делающей под себя, и вообще, здесь можно увидеть Русь: Добро пожаловать, у нас прекрасный борстч!

Наши коллеги с огромным трудом держатся на задних ногах. Чувствуется, что они достигли состояния вакуума. Сепарация, произведенная мамзелями, была тотальной. Обезжирены до мозга костей, парни из ЦРУ! Вперед, за витаминами, братья мои! Побольше красного мяса и молочных продуктов!

Подтверждаю, что мы напали на горячий след, настоящий, уникальный, потрясный, который позволит им, наконец, прижать к сердцу этот неуловимый чемоданчик.

Они выглядят довольными, но не более того. Не ликующими. Их помыслы еще не выползли из трусов. Если они и благодарны, эти олухи, то не за полицейскую операцию, а за роскошных девиц, которых им поставили. Они заявляют мне, что собираются в срочном порядке на них жениться. Они уже, меж двух походных коитусов, звонили в посольство США, чтобы подготовили паспорта этим чудным очаровательницам с полным набором штампов. Подобные оказии не упускают, и они не хотят оставлять кудесниц на обделанной земле выжившей из ума Европы. Ведь есть же Штаты, Флорида is good for you!

Они настаивают, чтобы я присутствовал на свадьбах. Они приглашают меня, все расходы за счет ЦРУ. Я обещаю подумать. Ну что ж, хорошо, в дорогу. В машине я их ввожу в курс дела, в то время как Берю, Пинюш и Люретт уже за работой на бульваре Гувьон-Сен-Сир. Каналья антиквар скрал их дорогой чемодан. Он требует кучу денег за его возвращение, убивает не задумываясь. Но ситуация осложняется еще тем, что в нее вмешались и другие типы: те, которые завалили мотоциклиста и забрали седока. Так что придется действовать нахрапом, со шпагами наголо, и не щелкать клювом, когда начнется заварушка. Стрелять без команды! Они веселятся без меры. Называют меня «French baby»! Заварушки — это их специальность. «French baby» их ни в хрен не ставит, так пусть посмотрит в деле.

Нет надобности в орлином взоре, чтобы обнаружить мое прославленное трио, укрывшееся на бульваре. Один пялится на витрину торговца подержанными колымагами, сплошь американский перехром; другой томится за рулем тачки, припаркованной во втором ряду; третий читает газету на скособоченном ящике, выпавшем из мусорного бака.

Значит, все тихо и спокойно.

— Just a moment! — говорю своим риканцам.

Провожу первичное обследование, проходя перед заведением Ахилла Пармантье, руки в карманах, слегка подволакивая ногу, чтобы оправдать медлительность передвижения.