Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)
Шрифт:
– Пока еще нет, - сказал Губер.
– Виноват, но приказано оторвать вас от работы.
– Кем это приказано?
– сердито спросил режиссер.
– Позвонили от товарища Юсупова. Просили привезти Василия Николаевича к нему в ЦК.
– Ну уж тут сам бог велел, - развел руками режиссер.
– Поезжайте, а я без вас пока сметаю дальше на живую нитку. Потом вместе посмотрим. Никогда с ним не встречались?
– Никогда.
– Поезжайте, вам будет интересно. Жаль только, заранее не знали, по-другому бы работу построили. Ладно, что делать!
Делать было
– Зачем это он меня вдруг вызвал?
– спросил Лопатин, когда они с Губером сели в машину.
– Раз вызвал, значит, понадобились ему. Мне приказали, чтоб сам вас в ЦК доставил. Ничего не имеете против?
– Не сердитесь на меня за тот разговор по телефону, ладно?
– сказал Лопатин.
– За тот разговор не сержусь. А что про свой орден не сообщили, сочли меня мелким человеком, - обижен, не скрою. Если б сказали, хотя и скромно, обмыли бы у меня дома. Все же в одной газете работаем.
– И за это. Не прав перед вами. А откуда вы узнали?
– Оттуда же, откуда и всегда. От редактора. К вашему сведению, когда кто-нибудь в редакции орден получает, он всем прочим дает по телеграмме, чтобы знали, завидовали и старались. Нате вчерашнюю газету, самолетом пришла. Посмертная корреспонденция Хохлачева напечатана.
Лопатин взял газету и увидел на четвертой полосе напечатанную подвалом корреспонденцию, о которой шла речь. Значит, Хохлачев еще раньше, до гибели, летал на штурмовку и, уже написав корреспонденцию, полетел еще раз... Фамилия была в рамке, но о смерти - как погиб - ничего не было. Слишком много людей каждый день умирает на фронте - если про всех печатать, заняло бы все четыре полосы. И для своего не стали делать исключения. Правильно, конечно. Только под корреспонденцией поставили дату, когда была написана, и пометку: "Задержана доставкой".
– Машина за вами придет второго, в десять ровно, - сказал Губер. Билет у вас. Место верхнее. Но вагон, думаю, будет неполный. Оттуда, от Красноводска, всегда набито, а туда, до конца, до Каспия, последнее время мало кто едет. Главным образом, гражданские; влезают и вылезают по пути.
– А вы много ездили по этой дороге?
– спросил Лопатин.
– Ездил, но не так много. Округ-то необъятный - целая страна.
– А зачем теперь во Фрунзе?
– В пехотное училище. Первого будет выпуск, приказано дать заметку. Ваше дело - воевать, наше - ковать кадры, - усмехнулся Губер.
Они вышли у здания ЦК; Губер довел Лопатина до дверей и остановился:
– Пропуска вам не надо, пропустят по документу. Обратно на киностудию доставят. А я откланяюсь. Иначе на поезд не успею.
– Значит, Новый год - во Фрунзе, без семьи?
– спросил Лопатин.
– Выходит, так. Но, откровенно говоря, жена не против этой командировки. Есть от нее задание - по дороге во Фрунзе на станции Мерке, пока поезд стоит, сахару для ребят купить. Там сахаром торгуют, и сравнительно дешево. Можно было бы сменять, говорят, за вещи больше сахару получишь, чем за деньги, но форма этого не позволяет! Жена здесь продала отрез на шинель и сапоги на толкучке и с собой деньги дала. У меня ведь
– Не говорили.
– Первая жена умерла, а на второй поздно женился, под самую войну.
Кабинет, в который вошел Лопатин, был похож на другие такие кабинеты, где ему приходилось бывать во время довоенных поездок. Только больше, чем обычно, стояло телефонов и на письменном столе, и на длинном, для заседаний.
У дальнего конца этого очень длинного стола сидели два человека. Когда Лопатин вошел, они поднялись ему навстречу. Оба были в полувоенном. Один, бритоголовый, невысокий, но из-за неимоверной ширины в плечах и тяжести всей фигуры казавшийся все равно огромным, был узбек, второй, в роговых очках, - русский.
– Здравствуйте, товарищ Лопатин, - сказал узбек, сделав несколько шагов навстречу Лопатину, и обеими своими тяжелыми, очень большими руками потряс его руку и отпустил.
Русский, в очках, выступив из-за спины Юсупова, коротко и крепко тряхнул руку Лопатину и назвал свою фамилию, имя и отчество. Фамилии Лопатин не расслышал, а имя-отчество запомнил: Сергей Андреевич.
– Садитесь.
Юсупов сделал округлый жест рукой. Фигура и лицо у него были тяжелые, мощные, а движения легкие, округлые.
Лопатин присел к столу, на котором кроме телефонов стоял поднос с чайником и несколькими пиалами.
– Будем пить чай, - сказал Юсупов и, взяв чайник и пиалу, потонувшую в его огромной руке, налил в нее немножко чая, открыв крышку чайника, вылил чай обратно, еще раз налил и еще раз вылил обратно и только на третий раз, налив пиалу до половины, поставил перед Лопатиным.
Он делал все это традиционно-неторопливо, словно сидел с гостями в узбекской чайхане. После Лопатина налил русскому в очках, Сергею Андреевичу, и последним - себе.
– Пьете зеленый чай?
– Люблю, - сказал Лопатин.
– Я тоже. Ташкентцы больше пьют черный, а мы, ферганцы, - зеленый. Сегодняшнюю сводку слышали?
– Слышал. Хорошая сводка.
– И у нас тоже неплохая.
– Юсупов похлопал тяжелой ладонью по лежавшей перед ним на столе пачке листов.
– Вчера на двенадцать часов ночи завершили годовой план по двадцати трем видам военной продукции и начали работать в счет будущего года.
На одиннадцати заводах. Из них до войны только один был военный. Четыре переоборудовали, а шесть поставили на пустом месте. Ни от одного эвакуированного завода не отказались, все приняли. А несколько сами забрали. Когда эшелоны с оборудованием на станции Арысь скопились. Знаете Арысь?
– Знаю, - сказал Лопатин.
– Оттуда налево - к соседям, а направо - к нам. Пока соседи колебались, могут ли принять, мы забрали все направо - к себе.
Объяснили, что у нас теплей! Дольше можно на станках под открытым небом работать, прежде чем крышами накроем.
– Он довольно усмехнулся, как человек, тогда, прошлой осенью, удачно перехитривший кого-то.
– Понял из ваших очерков, что вы там, в Сталинграде, были на заводах, на Тракторном и "Красном Октябре". Так?
– Был.