Двадцать лет спустя (изд. 1957г.)
Шрифт:
— Кто велел арестовать Бофора?
— Бофор — мятежник, который так прямо и говорил, что надо убить меня!
— Вы отлично знаете, кардинал, — сказала королева, — что ваши враги мои враги.
— Этого мало, ваше величество. Надо еще, чтобы ваши друзья были и моими друзьями.
— Мои друзья… — покачала королева головой. — Увы! У меня нет больше друзей.
— Как может не быть друзей в счастье, когда они были у вас в дни ваших невзгод?
— Потому что я в счастье забыла своих друзей. Я поступила, как Мария Медичи, которая, возвратясь из первого своего изгнания, презрела пострадавших
— Но, быть может, еще есть время, — сказал Мазарини, — исправить ошибку? Поищите между вашими прежними друзьями.
— Что вы хотите сказать?
— Только то, что сказал: поищите.
— Увы, сколько я ни смотрю вокруг себя, я не вижу никого, кем я могла бы располагать. Дядей короля, герцогом Орлеанским, как всегда, управляет фаворит: вчера это был Шуазн, сегодня Ла Ривьер, завтра кто-нибудь другой. Принц Конде послушно идет за своим коадъютором, [8] а тот — за госпожою де Гемене.
— Но я вам советовал искать среди прежних, а не среди нынешних друзей.
— Прежних? — повторила королева.
— Да, например, среди тех, которые помогали вам бороться с Ришелье и даже побеждать его…
8
Кондъютор— в католической церкви помошник и заместитель архиепископа; кондъютором в описываемую эпоху был принц Гонди, называемым также кардиналом дн Рецем.
«На что он намекает?» — подумала королева, с опаской поглядывая на кардинала.
— Да, — продолжал он, — при некоторых обстоятельствах, с помощью друзей вы умели, пользуясь тонким и сильным умом, присущим вашему величеству, отражать нападения этого противника.
— Я! — воскликнула королева. — Я терпела, и только.
— Да, — сказал кардинал, — терпели, подготовляя месть, как истинная женщина. Но перейдем к делу. Помните вы Рошфора?
— Рошфор не был в числе моих друзей: напротив, он мой заядлый враг, верный слуга кардинала. Я думала, что это вам известно.
— Настолько хорошо известно, — ответил Мазарини, — что мы приказали засадить его в Бастилию.
— Он вышел оттуда? — спросила королева.
— Будьте покойны, он и теперь там; я заговорил о нем только для того, чтобы перейти к другому. Знаете ли вы д'Артаньяна? — спросил Мазарини, глядя на королеву в упор.
Удар пришелся в самое сердце.
— Неужели гасконец проболтался? — прошептала Анна Австрийская.
Потом прибавила громко:
— Д'Артаньян? Подождите, да, в самом деле, это имя мне знакомо. Д'Артаньян, мушкетер, который любил одну из моих камеристок? Ее, бедняжку, потом отравили.
— Только и всего? — сказал Мазарини.
Королева удивленно посмотрела на кардинала.
— Но, кардинал, кажется, вы подвергаете меня допросу?
— Во всяком случае, — сказал Мазарини со своей вечной улыбкой, все тем же сладким топом, — в вашей воле ответить мне или нет.
— Изложите свои пожелания ясно, и я отвечу на них так же, — начала терять терпение королева.
—
— Опять! — сказала королева. — Я думала, что мы с этим покончили, отделавшись от Бофора.
— Да, вы смотрели только на поток, который грозил смыть все на пути, и не оглянулись на стоячую воду. А между тем есть французская поговорка о тихом омуте.
— Дальше, — сказала королева.
— Я каждый день терплю оскорбления от ваших принцев и титулованных лакеев, от всяких марионеток, которые не видят, что в моей руке все нити к ним, и не догадываются, что за моим терпеливым спокойствием таится гнев человека, который поклялся в один прекрасный день одолеть их. Правда, мы арестовали Бофора, но из них всех он был наименее опасен. Ведь остается еще принц Конде…
— Победитель при Рокруа! Арестовать его?
— Да, ваше величество, я частенько об этом думаю, но, как говорим мы, итальянцы, pazienza. [9] А кроме Конде, придется взять герцога Орлеанского.
9
Терпение (итал.).
— Что вы такое говорите? Первого принца крови, дядю короля!
— Нет, не первого принца крови и не дядю короля, но подлого заговорщика, который в прошлое царствование, подстрекаемый своим капризным и вздорным характером, снедаемый скукой, разжигаемый низким честолюбием, завидуя тем, кто превосходит его благородством, храбростью, и злясь на собственное ничтожество, именно по причине своего ничтожества сделался отголоском веек злонамеренных толков, душой всяких заговоров, подстрекателем смельчаков, которые имели глупость поверить слову человека царственной крови и от которых он отрекся, когда они оказались на эшафоте. Нет, я говорю не о принце крови и не о дяде короля, а об убийце Шале, Монморанси и Сен-Марса, * который в настоящую минуту пытается сыграть опять ту же штуку и воображает, что он одержит верх, потому что у него переменился противник, потому что теперь перед ним человек, предпочитающий не угрожать, а улыбаться. Но он ошибается. Он только проиграл со смертью Ришелье, и не в моих интересах оставлять подле королевы этот источник всех раздоров, человека, с помощью которого старый кардинал двадцать лет успешно растравлял желчь покойного короля.
Анна покраснела и закрыла лицо руками.
— Я нисколько не желаю унижать ваше величество, — продолжал Мазарини более спокойным, но зато удивительно твердым голосом. — Я хочу, чтобы уважали королеву и уважали ее министра, потому что в глазах всех людей я не более как министр. Вашему величеству известно, что я не пройдоха-итальянец, как многие меня называют. Необходимо, чтобы это знал весь мир так же, как знает ваше величество.
— Хорошо. Что же я должна сделать? — сказала Анна Австрийская, подчиняясь этому властному голосу.