Двадцатые
Шрифт:
На основании вышеуказанного мы полагаем дело КОЛЛЕНБЕРГ Л.Л. следствием прекратить, освободив его из под стражи.
Зам. пред ОГПУ Г. ЯГОДА"
Решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 25 июня 1929 г. предложение Генриха Ягоды было принято, и младший брат №39 из первого документа был освобожден.
Мораль придумайте сами.
***
А через двадцать с лишним лет после окончания Гражданской войны автор «Солнца мертвых» русский писатель Иван Сергеевич Шмелев, потерявший в Крыму сына, напишет в письме О. А. Бредиус-Субботиной 30 июня 1941 года:
«Я
А еще четыре месяца спустя, 9 октября 1941 года, сообщит ей же: «Я ждал. Я так ждал, отзвука, — благовестия ждал — с „Куликова поля“! Я его писал ночами, весь в слезах, в дрожи, в ознобе, в вере … Я не обманулся сердцем, Преподобный отозвался… Я услыхал фанфары, барабан — в 2 ч. 30 мин., — специальное коммюнике: прорван фронт дьявола, под Вязьмой, перед Москвой, армии окружены… идет разделка, Преподобный в вотчину свою вступает, Божье творится…».
«Идет разделка» - это, надо полагать, про сотни тысяч 18-20 летних призывников, попавших в плен после Вяземской операции, про десятки тысяч бывших соотечественников, медленно уморенных голодом в немецком пересыльном лагере дулаг № 184 в Вязьме.
Это одна из самых страшных трагедий Второй мировой, здесь уж точно многие-многие тысячи в землю ушли, умерли страшной смертью, но никто про это сегодня не вспоминает – нету никому от этого политического профита, вот и не бередят рану.
Снова и снова повторю я: ненависть – вот ключевое слово, описывающее и крымский террор, и Гражданскую войну в целом.
Нутрянная, звериная ненависть, пропитывающая все существо человеческое. Медленно, по капле, выпивающая душу и не ржавеющая десятилетиями, как у Шмелева.
Это все тот же прорыв Инферно и те же демоны Гражданской войны, о которых я уже много раз говорил.
Нам очень повезло – это знание минуло нас.
Поэтому не нам судить живших тогда – ни Слащева, ни Землячку, ни Шмелева, ни Колленберга…
Ни-ко-го.
Валькирия
Безусловно, репутация у Землячки была однозначной – ее боялись все, сверху донизу. Никто лучше нее не умел «поставить контингент навытяжку», поэтому ее и определили в Комиссию советского контроля, где она оказалась точно на своем месте. Ведь Комиссия занималась проверкой исполнения решений Совета народных комиссаров и контролем расходования денежных средств и материальных ценностей.
В личном фонде революционерки в Музее современной истории России я обнаружил забавную фотографию.
На ней вообще нет людей, только крыша здания.
На обороте - надпись: «Р. С. Землячка, Ваш приказ выполнили. Крыша уже не течет. Директор завода А. Филатов».
Мне сразу вспомнилось известное стихотворение пролетарского поэта Демьяна Бедного:
От канцелярщины и спячки
Чтоб оградить себя вполне,
Портрет товарища Землячки
Повесь, приятель, на стене!
Бродя потом по кабинету,
Молись, что ты пока узнал
Землячку только на портрете,
В
Но Землячку не только боялись, ее еще и любили. Любили, несмотря на слова Льва Овалова, которыми он завершил свою биографическую повесть:
«Она была суха и замкнута, и это понятно. Человек, можно сказать, совершенно лишенный личной жизни. Все без остатка отдано партии. Всю жизнь она подавляла в себе личные эмоции. Поэтому многие считали ее равнодушной, а некоторые даже недолюбливали.
Да и сам я думаю, что любить ее в том сентиментальном смысле, как это обычно понимается, будто и не за что.
Так почему же все-таки я сделал Землячку героиней своей повести? Я не оговорился. Она прожила героическую жизнь, хотя и не стремилась совершать героические поступки. Изо дня в день выполняла она свою будничную работу, но работа эта была работой Коммунистической партии, а будни — буднями Октябрьской революции.
Редко встречаются такие целеустремленные люди».
С Оваловым категорически не согласен знаменитый полярник Иван Дмитриевич Папанин, который во времена Гражданской работал с ней вместе в Крыму, будучи комендантом Крымской Чрезвычайной комиссии.
В своей книге «Лед и пламень» он пишет:
«Говорят, у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Не знаю, у кого как, но у меня такой ангел был — Розалия Самойловна Землячка. Знал я ее не один десяток лет. И добрым ее отношением не злоупотреблял. Во всяком случае, лично для себя я ничего не просил у этой на редкость чуткой, отзывчивой женщины. Она прожила нелегкую жизнь, испытала и царские застенки, и тюрьмы, не раз смотрела смерти в лицо. И, сколько я ее помню, работала, не жалея сил.
<...>
Удивительным человеком была Землячка. Она не уставала заботиться о людях. Годы спустя, уже тяжело больная, Землячка нередко звонила мне по телефону:
— Сердце не жмет?
Мы были с ней сердечниками и одинаково реагировали на изменение погоды.
В 1940 году торжественно отмечалось двадцатилетие освобождения Крыма от белогвардейщины. Я, только поднявшись после инфаркта, получил приглашение приехать на торжества. Об этом узнала Розалия Самойловна. Не представляю, когда она успела переговорить с врачами, но в Крым полетела телеграмма:
«Симферополь. Секретарю обкома партии Булатову.
Ввиду тяжелого состояния здоровья Папанина Ивана Дмитриевича, находящегося на излечении, Совнарком Союза категорически возражает против его поездки в Симферополь для участия в торжествах двадцатилетия освобождения Крыма от белогвардейцев. Прошу передать мое сердечное поздравление со славной годовщиной.
Зампредсовнаркома Союза ССР — Землячка».
Мы с ней периодически встречались не только во время работы, но и, к сожалению, в больнице. Во время Великой Отечественной войны Розалия Самойловна возглавляла организацию госпитального дела и отдавала ему всю душу. Если наша госпитальная служба оказалась на высоте, в этом немалая заслуга Розалии Самойловны. Раненых было в иные периоды — она мне рассказывала — десятки тысяч. Землячка добивалась, чтобы человек не только выжил, но и вернулся в строй, чтобы не стал калекой».