Двадцатый молескин
Шрифт:
– Быстро вставать, овсянка на столе, не забудь про зарядку и душ! – в шесть утра ноль минут тетка с бледным от недосыпа лицом влетела в комнату Майи, загроможденную горкой с посудой, старым платяным шкафом и массивным алтарем в углу.
Девочка вскочила с постели, пытаясь удержать на лице равнодушно-снисходительное выражение. Как устрице, зажатой между аскетичными пальцами, ей приходилось выворачиваться (с того утра), притворяться благопристойной, закрывать раковину. В то время, как Арина истово молилась за благополучие семьи, России и мира, Майя перебирала
– Кого сделать богом? Единорогов? Эльфов? Локи? Ноту Моцарта? Вечную мужественность? Не то, не то. Некрасиво, не нужно, не верю… Никола Тесла писал про энергетическое поле, из которого гении мира черпают новые мысли. Поверить легче, чем в идиотского картонного бога или мои художественные… К дьяволу.
– Прочитала Отче наш? Одевайся. После математики – сразу домой, никаких отговорок, слышали мы твои отговорки, гости приедут дорогие, из Ярославля. Сережа вернется раньше, а я отпрошусь. Не забудь!
Пробежавшись по списку от дома до класса фортепиано (check! голубой галочкой в блокноте), до школьных занятий (check!), до танцевального клуба (check!), потом к репетитору (check!), Майя вернулась обратно. За столом, густо уставленным салатами, мясом, рыбой и бутылками расселись трое незнакомцев и двое домашних питомцев, улыбаясь красными возбужденно-счастливыми лицами (prazdnik).
– А вот и деточка! – осклабился старый тип в очках и с усами мерзкой щеточкой. – Я твой двоюродный дядя Дима!
– Проходи скорее! – взвизгнула его соседка в крембрюлейном переливающемся костюме.
– Я и тетя Надя уже тебя заждались. Как ты выросла! Ах, как же летит время, – четким голосом выдавила жилистая женщина с красным носом и опрокинула стопку изящным алкоголическим движением кисти.
Изображая жертву, спокойно, размеренно, prilichno, Майя разделась, стараясь закрыть глаза и уши. Чтобы не заметить преступлений (о, бессчетных!) против ума, против вкуса. Против эстетики палевых, покрытых трещинками древних римских стен. Против гениальности гипотезы Римана. Против…
– Что же ты ничего не кушаешь, Маечка? – пробуравила внутреннюю тишину тетя Надя. – Возьми мясца, салатик положи, тебе еще расти надо!
– Благодарю, – с каменным лицом ответила Майя, не испытывая к находящимся в комнате ничего, кроме бесконечной брезгливости. Положила на тарелку несколько ложек салата и замерла, вызывая в памяти сонату Бетховена, разыгранную ею этим утром в просторном музыкальном классе.
– Кем ты, кстати, планируешь быть, как вырастешь, а? Скажи, скажи, как есть, не стесняйся! – Дядя Дима, плотоядно шевелил усами напротив. Он очевидно предвкушал ответ, способный зажечь его усталое, заслуженное воображение.
– Президентом, – ответила десятилетняя Майя. – Я планирую стать президентом и править миром.
Телевизор, смиренно моргавший и пошептывавший на фоне, внезапно распрямился. На экране показалось смущенное лицо свежекоронованного Путина.
5. I don't believe in God, but if I did, he would be a black, left-handed guitarist
Грустно – изучать покорные
Ненавидя подчиняться игрокам класса С и делать домашние задания, Майя всегда была отличницей, с ходу понимая, чего на самом деле ждет напряженный, уставший, сломленный человек у доски, и как правильно ему ответить. Физика, литература, биология, история, рисование, физкультура – преподаватели удивленно признавались родственникам, что девочка, оказывается, талантлива. Смешно. Майя считала себя глупой как пень, но в школьном лесу пни вокруг нее едва дотягивали до уровня развития fucking папоротника. А у папоротника хотя бы постмодернистская схема размножения.
Гнев, презрение, тошноту, боль в натруженных венах – Майя не пускала их чувствовать, притворялась своей. Но изредка прорывались слова, в которых те смутно чувствовали угрозу и превосходство. Видели, что водка «Путинка», курение «Кента» на задворках, дискотеки под топорный бит в облезлых ДК и школьные кровавые intrigi не привлекут и взгляда в их сторону. Одноклассники бесились сквозь тоску и страх, заглушая остатки создания в предчувствии крушения мира. А она задыхалась в их отравленном воздухе и строила наноперепонку, тонкую звенящую грань, острую, как скулы, о которые можно порезать палец. Грань, похожую на рану, изнутри которой сияет свет, при подлете к которой срываются с цепи звуковые помехи, и полустон-полувизг проносится по уставшему мозгу, как клубки спутанных змей. Strannaya.
Майя любила районную библиотеку с высокими белыми стенами, где на стеллажах стояли потрепанные философские трактаты (заслуга никому не известного библиотекаря, тайком строчившего книги на основе ночных кошмаров). Разговаривала подолгу с людьми реальными и простыми, как бетонные стены – автозаправщики, продавцы, бомжи с районной помойки, несметные гости, приходившие к Арине и Сергею, родители школьных знакомых. Они видели четкие правила мира. Они были так уверены в собственной правоте! Они были mesmerizingly довольны и горды собой, собакой, детьми, работой, машиной, доходами, водочкой, фоточкой, компьютером, анекдотами. But she's a fucking walking paradox; no, she's not. Чаще всего Майя корпела над решением олимпиадных математических задач и излучала пот на татами на тренировках по таэквондо.
Математика. Страницы шепчут: «Узнаешь, зачем и как вращается вселенная, если сможешь выпытать в казематах». Музыка маленьких прирученных сфер, тихо звенящих от радости. Никто не существует наяву, когда новый задачник появляется в жадных пальцах. Ни двадцатый призыв пойти ужинать, ни ночь, раскрасившая окно татуировками быстрее мастера, ни усталость позвоночника, изнывающего от сидения на жестком деревянном стуле. Ручки и формулы. «Подонок, я покажу тебе!» – ярость терла одержимость и доводила до оргазма радостным смехом. В четыре часа ночи тот звучал особенно тонко.